Тактика победы
Шрифт:
Существует несколько мнений насчет непростительной медленности, с которой Наполеон нас преследовал и на которую я уже указал: думали, что, предполагая или даже видя наш новый путь отступления, он приказал генералу Гюденю, бывшему в Никольсбурге со значительным отрядом и, как Эссен, не успевшему прибыть к сражению, двинуться на Цейч к Галачу, чтобы отрезать нам путь отступления, занимая или разрушая мосты через Марх.
Конечно, если бы этот генерал мог исполнить это предположение, ни один человек из нашей армии не ускользнул бы, так как она была бы сжата с одной стороны Мархом, непроходимым без мостов (а мы не имели понтонов: они остались на дороге
Но потому ли, что Гюдень слишком поздно получил приказания о движении, потому ли, что он их вяло исполнил, он не прибыл вовремя и мы были спасены.
Со своей стороны, генерал Кутузов, предвидевший возможность движения неприятельского корпуса, чтобы отрезать нам путь отступления (хотя он не знал, что Гюден был в Никольсбурге), ускорил отступление и достиг безостановочно Годингена на Мархе; там, видя, что его безотвязно не преследовали и что его арьергард еще довольно далеко, он остановился, чтобы восстановить, если возможно, немного порядка в войсках; сначала надо было собрать роты, полки и организовать колонны.
Мы были заняты этой необходимой работой, сделавшейся трудной благодаря смущению, воцарившемуся в наших массах при приближении Гюденя.
Если бы Кутузов, останавливаясь в Годингене, перешел Марх и сломал бы мост, он был бы по меньшей мере обеспечен от тревог. Он действительно это и приказал, но, когда мы были близ города и некоторые, очень спешившие, уже прошли его, прибыл от императора Вейротер и передал приказание оставаться на правом берегу реки. Новое распоряжение этого генерала в столь критических обстоятельствах окончательно убедило многих из нас, что он хотел докончить свою работу и предать нас французам.
Действительно, позиция, которую он приказывал нам занять, была верхом безумия. Мост через Марх находится в самом городе Годингене, он длинный и узкий; с другой стороны города начинается неширокое шоссе, идущее среди болот и ведущее в Галач. Там уже Венгрия.
Вейротер заставил нас стать биваком а cheval [верхом] на шоссе; он поставил пехоту на правом фланге в три линии и почти без дистанций между ними, на совершенной равнине, а всю кавалерию – на левом, за непроходимым болотом – новая нелепость, еще подтвердившая наши подозрения. Конечно, если бы Наполеон с одной стороны, а Гюден – с другой явились бы атаковать нас на этой странной позиции, они взяли бы половину армии, нагроможденную в узких улицах города и на мосту.
Если этого и не произошло в действительности, то, во всяком случае, этого мы боялись. Покажется непонятным не только военному, но даже и всякому вообще читателю, если бы Кутузов промолчал и не заявил бы энергично императору, что он потеряет свою армию; но тех, кто знал характер главнокомандующего, это не удивило бы.
Наконец Гюдень приблизился, и об этом мы узнали 23-го ноября (5-го декабря) в полдень; тотчас же отдали приказание об отступлении прямо войскам, минуя начальников. Адъютанты императора и Кутузова поскакали галопом: «Отступайте, проходите город и через мост!» и проч. Все устремилось к городским воротам, которые вскоре были закупорены; к счастью, у нас совсем не было обозов и мы избавились от орудий
Арьергард бросили на произвол судьбы, но ему все-таки удалось достигнуть Годингена без особых затруднений, и армия собралась в Галаче.
Это маленький городок, в середине которого находится один из самых красивых замков императора австрийского. Там остановились императоры со всей их свитой, и это был единственный дом, к которому наши солдаты отнеслись с уважением; все же прочие дома и окрестности были разграблены. Трудно поддерживать строгую дисциплину среди 70 000 солдат, умирающих от голода.
На другой день, по прибытии нашем в Галач, император и получивший наконец отвращение к Вейротеру, лишил его, хотя и немного поздно, своего доверия, и последний получил даже, как меня уверяли, повеление не показываться больше на глаза императорам.
Обязанности генерал-квартирмейстера армии снова возложили на генерала Сухтелена, от которых, собственно говоря, он никогда не был удален, и мы начали дышать.
Император Александр со своей свитой находился на иждивении австрийского императора, так как при нем не было ничего, кроме одного лакея. Хотя и очень огорченный всем тем, что произошло, и предшествующим поведением австрийцев, он сдерживался и не выказывал неудовольствия на то, чем был обязан своим несчастным союзникам; но он один только умел сдерживаться. Все, что его окружало, ожесточалось против союзников со столь же неуместною, как и неприличною язвительностью.
Между тем император Франц вел с Наполеоном переговоры о мире; уполномоченные не могли прийти так легко к соглашению, как государи, и император французов выразил желание иметь свидание с императором австрийским; последний прибыл на бивак авангарда близ Уршица. Там согласились об условиях мира, который вскоре был заключен и который не стоил Австрии таких жертв, как этого должно было ожидать.
Так окончилась эта война, начавшаяся в Швабии и завершившаяся в Венгрии, не продолжавшаяся трех месяцев и отмеченная за этот короткий промежуток времени самыми интересными и решительными событиями. Во время нее дали три генеральных сражения и более двадцати боев.
После заключения мира нас отправили в Россию. Двигаясь на Волынь и в Подолье, мы перерезали Венгрию и Галицию и прошли через Тирнау, Нейтру, Риму, Шембак, Юссафу, Токай Кашау, Эперьеш, Барнфельд, Дуклу, Лемберг и Броды.
Венгры, нация гордая, но благородная, чувствительная и добрая, приняли русских с широким и радушным гостеприимством. Офицерам оказывали всевозможное внимание, продовольственных припасов им и солдатам отпускалось больше, чем нужно было для приготовления пищи; независимо от рационов, отпускавшихся австрийским правительством, каждый горожанин, каждый крестьянин старался поделиться всем, что имел, с тем, кого судьба привела расположиться у него.
Но это изобилие сделалось также роковым для нашей армии, и тем больше, что в наших пределах продовольственные распоряжения были так дурны, что мы оставались несколько дней без хлеба.
Этот переход от довольства к лишениям, сверхъестественная усталость, пережитая нами, и постоянное расположение зимою на биваках вызвали вскоре эпидемические болезни, известные под названием госпитальной лихорадки. Четверть армии пострадала от нее, и так как у нас заботились о здоровье солдата не больше, чем о продовольствии, то не было подготовлено ни госпиталей, ни госпитальных вещей; больные складывались в частных домах, и многие сделались жертвами недостатка ухода, медикаментов и даже пищи.