Талисман Белой Волчицы
Шрифт:
— Не отпустит он меня с миром, китаеза поганый! Стала бы я тебя умолять, если б уже раз двадцать по-всякому не пыталась от него избавиться. Присосался он ко мне, как пиявка, ни за что не отпустит, если не убить!
— Давай я с ним поговорю, припугну, если что…
— Ага, припугнешь, — произнесла язвительно Анфиса, — кто кого еще припугнет… Он и драться, и стрелять умеет — не чета тебе! Его только пуля и возьмет! И то — если подкараулишь да внезапно нападешь! — Она окинула его негодующим взглядом и с вызовом произнесла:
— Опоганиться боишься? Тюфяк ты с мякиной, а не полицейский.
Да
— Зачем ты так, — произнес хмуро Алексей, — двойной грех за убийство собой платить!
— Смотрю, ты совсем уж слюни распустил, — рассмеялась Анфиса и вскочила на ноги, — проваливай к своей рыжей Машке, а то гляди. Мишка ее вот-вот оприходует. А Леньку я сама прикончу.
— Уймись, Анфиса, угодишь на каторгу, тогда уже ничто тебя не спасет, даже папенькины миллионы!
— Это за китайца да на каторгу? — Она захохотала, откидывая назад голову. — Шутишь, легавый! Ты Леньку даже не найдешь, а я всем скажу, что он в свою Маньчжурию смылся… Бриллианты у меня украл и смылся…
— Не дури, — сказал Алексей устало и достал из внутреннего кармана часы. — Уже второй час. Пора возвращаться.
— Что ж ты про Тригера не поинтересуешься, голуба?
Или забыл, что я тебе пообещала?
— Не забыл, — ответил сухо Алексей, — но считаю, что ты просто нашла повод, чтобы выманить меня из дома.
Ничего ты не знаешь, Анфиса!
— Ну что ж, не знаю — так не знаю, только завтра возьми урядника да на пару с ним навести вдову Тригера. Авось она подскажет, где золотишко искать?
— Какое золотишко?
— Такое! — покрутила Анфиса перед его лицом рукой с зажатым в ней хлыстом. — То самое, что на руднике у моего дядьки воруют, а потом в слитки переводят. — Она полезла за пазуху и вдруг сунула ему в руку что-то тяжелое, теплое, нагревшееся от ее тела.
Алексей поднес к глазам металлический брусок около дюйма шириной и не менее трех высотой. И понял, что это такое.
Анфиса подтвердила его догадку.
— Клеймо это, голуба! А стащила я его у Тригера из кармана, как раз накануне его убийства.
— Но…
— А больше я тебе ничего не скажу, — Анфиса сплюнула на землю, — каков привет, таков и ответ! — Она скривилась в нехорошей усмешке. — А теперь проваливай! — Она отошла на шаг, окинула его недобрым взглядом. — Я, может, на гниль тебя проверяла. Шут меня поймет!
И считай, что помстилось тебе, когда просила Леньку убить!
— Поедем вместе, одну я тебя в степи не брошу!
— Как знаешь. — Она томно потянулась и вдруг принялась раздеваться, мурлыча под нос какую-то мелодию.
Алексей отступил в сторону, молча наблюдая, как падает с нее одежда, обнажая гибкое, молочно-белое тело, с высокой грудью, которую венчали темные окружья с вызывающе торчащими фасолинами крупных сосков. Его ударил озноб.
И, когда она пошла к воде, он отвернулся, почувствовав нешуточный соблазн. Давно у него не было женщины, а тело у Анфисы и впрямь было бесподобное.
Алексей едва сдержался, чтобы не броситься следом, и лишь выдохнул сердито, когда она, охнув, ступила в воду:
— Ты что, с ума сошла? Вода ледяная! — И вдруг понял, что делает она это ему назло.
Анфиса бросилась в воду, взвизгнула от холода. Мерцало в толще воды серебряное в лунном свете тело, по-щучьи изгибалось и переворачивалось, взбивая фонтаном брызги и нагоняя на берег быструю волну. Она плавала намеренно долго, словно позабыв об Алексее. Затем вышла из воды, неспешно оделась, не удосужившись даже обтереть влагу с кожи, не стыдясь и как бы унижая его своей наготой. Выжав волосы, закрутила их на затылке в тугой узел. По-прежнему не обращая на Алексея внимания, вытащила из небольшой седельной сумки фляжку и приложилась к ней губами. Понесло густым спиртовым запахом.
«Не иначе спирт глотает», — подумал Алексей, с удивлением наблюдая, как треклятущая девка даже не поморщилась, потребив, судя по количеству глотков, добрую половину зелья, и только крякнула по-мужичьи, затыкая фляжку пробкой. И тут же, вскочив в седло, махнула с места в карьер, ничуть не заботясь, рванется ли Алексей следом.
Он тоже было вскочил в седло, но лишь сплюнул сердито и проворчал себе под нос:
— Дура малахольная! Свернешь шею — туда тебе и дорога!
Он не спеша поехал по степи, пока не выехал на горную дорогу, которая привела его на высокий увал. Высоко в небе перемигивались колючие с виду звезды. Вдалеке, в наползавшей от реки туманной мгле перемигивался тусклыми огнями Тесинск, изредка, больше для порядка, взбрехивали собаки.
Где-то едва слышно пиликала гармонь, тлели серебром верхушки сосен, хотя луна уже перевалила за гору. Конь под Алексеем нервно всхрапывал, «прядал ушами, перебирал копытами.
Внезапно раздалось глухое, похожее на предостережение ворчанье, и вдруг понеслось в небо звонкое, рвущееся из самого нутра молодой глотки:
— У-а-а-о-о! Уа-о-о-о!
— А чтоб тебя! Волки! — Алексей едва успел ухватиться покрепче за поводья, а конь уже нес его вниз с увала, изредка взбрыкивая от непомерного ужаса. Не разбирая дороги, они мчались по степи, а вслед им неслось многоголосое завывание: волчий молодняк ставил голос. Высоко и протяжно выводили свою извечную песню волчицы, басовито и коротко вторили им юные волки. И с каждой новой октавой конь прибавлял и прибавлял ходу, пока не вынес своего всадника на окраину Тесинска. Хлопья пены облепили его губы, он тряс головой и испуганно всхрапывал. И перешел на неспешную рысь только тогда, когда они миновали первые городские дома.
Бешеная скачка по степи еще больше возбудила Алексея.
В душе у него все кипело от ярости и возмущения. Чертова девка! Что ей нужно от него? Ее признания он и в грош не ставил, но старался разгадать: какая корысть двигала Анфисой, из каких соображений она явилась в дом к учителю?
Вряд ли только затем, чтоб проверить его на гниль. Кажется, так она выразилась?..
Но более всего он корил себя за то, что чуть не поддался соблазну и почти уступил грязной, срамной девке. Совсем некстати вспомнил он вдруг присказку Тартищева: «Если надо дерьмо съесть и на б… залезть, съедим и залезем!» — и передернулся от отвращения. Как он мог ее хотеть? Жаркий стыд испепелял его щеки.