Там, где нас есть
Шрифт:
— Вы не бойтесь, мы обязательно что-нибудь придумаем, — твердо сказал Григорий Палыч.
Женщина опять покивала и попыталась улыбнуться. Быстрым шагом Григорий Палыч направился к метро, к телефонам-автоматам. Ни один из них не работал, чего он уже ожидал, на стене дома рядом с магазином телефон тоже молчал, как партизан. У телефона рядом с автобусной остановкой трубка вообще была оторвана напрочь. Григорий Палыч вспомнил о сигаретах, но как-то неуместно было сейчас зайти за сигаретами, и он двинулся в сторону стройки.
— Я хотел позвонить, телефоны не работают, вы подождите, я машину какую-нибудь поймаю, — сказал Григорий Палыч и, услышав ответ в духе
За забором стройки проходила дорога, в будние дни довольно оживленная и совершенно мертвая в воскресенье. Дождь усилился, а зонт Григорий Палыч забыл в том клятом подъезде. Григорий Палыч сообразил, что ему годится еще и не всякая машина, а подойдет ему лучше всего небольшой трактор вроде «Ковровца» или что-нибудь армейское, с лебедкой. Однако ничего такого не ехало, и он начал тосковать.
Он вымок уже практически насквозь, ботинки — в налипшей строительной грязи, и рукав пиджака продран швеллером. Он сообразил, что надо сбегать подбодрить женщину, чтоб она не думала, будто он ее бросил там. Рысью он метнулся обратно, не доходя до подъезда, успокоил дыхание, замахал рукой и покричал:
— Эй! Как вы там? Я тут машину еще пока ищу! Уже скоро!
Увидел ответное махание и заверения, что все в порядке, не слишком, однако, бодрые.
Подходящая по виду желтая техничка с надписью на борту «Горсвет» не остановилась на его призывные размахивания рукой: у них были свои важные дела. Не остановился и военный разбитый грузовичок с солдатом в ушанке за рулем. И когда уже Григорий Палыч подумывал, не сбегать ли еще раз подбодрить пострадавшую, затормозила рядом с ним забрызганная «нива», и плотный водитель в рыжеватой бороде распахнул дверь:
— Куда тебе?
— Нет, это не мне… Верней, ехать не надо… Верней, не мне… — Григорий Палыч запутался и замолк.
Сосчитав до десяти, Григорий Палыч представился, довольно внятно изложил ситуацию, почему-то назвав женщину в беде своей подругой, а владелец «нивы» если и удивился, то виду не подал.
Ехали они недолго, по дороге Григорий Палыч мучился, оттого что не спросил как зовут ту, кого он отрекомендовал подругой. Черт, ну а как бы мы там знакомились? Нет, неудобно б вышло, да и некогда было.
— Вот здесь. — сказал Григорий Палыч водителю и, выскочив наружу, радостно, как мог, закричал: — Мы здесь!
— Ира, — представилась женщина водителю с бородой. — Ирина Сергевна.
Григорий Палыч испытал мгновенное облегчение от удачного разрешения казавшейся неминуемой неловкости. Водитель кратко буркнул, впрочем, вполне дружелюбно:
— Артем.
Затем, быстро осмотрев сцену и декорации взглядом опытного человека, отправился в машину и чем-то загремел в багажнике. Всех дел оказалось на пару минут. У Артема нашелся и трос, и крюк — зацепить трос за ушко плиты и еще один трос на всякий случай. «Нива» коротко взревела, плита отодвинулась, нога освободилась, беглый осмотр показал, что с ногой ничего серьезного, а сапог вообще не пострадал. Григорий Палыч как-то даже слегка ошалел, как все быстро. А он-то метался, переживал, опять метался, телефоны не работают, а вот человек — раз и сделал все нужное быстро и толково. Удало, подумал Григорий Палыч. Без зависти подумал.
— Подвезти? — спросил Артем, усаживаясь в машину.
— Нет, спасибо, мне недалеко, — откликнулся Григорий Палыч.
— Да, спасибо, я уж и так опаздываю, такое несчастье, — сказала Ирина Сергевна.
И добавила в сторону Григория Палыча:
— Вы молодец. Спасли меня. Не знаю что, если б не вы. Как вас зовут?
Григорий Палыч на мгновение затосковал, но отчего-то в памяти мелькнул просмотренный недавно документальный фильм об израильских коммандос, и он беспечно, с неизвестно отчего образовавшейся легкостью, бросил:
— Зовите меня Цвика. Или Цви, это так олень на иврите.
— А фамилия?
Григорий Палыч пожал плечами и опять легко, как редко у него бывало, ответил:
— Гантенбайн. Вы позвоните мне, ладно? Как нога и вообще… — Он ловко взял Ирину Сергевну за руку, выдернул из кармана шариковую ручку и написал на узкой ладони свой номер.
— Обязательно позвоните.
Она села в «ниву», захлопнула дверцу, потом опустила стекло и сказала:
— Спасибо вам, Цви!
А Артем если и удивился, то ничего не сказал. Опытный человек знает, что бывает всякое.
С тем они и уехали.
Григорий Палыч некоторое время еще стоял в быстро гаснувшем свете короткого дня и пробовал на вкус имя, которым зачем-то назвался. Кажется, ему нравится называться так. Завтра он пойдет в паспортный стол и узнает, как это фиксируют в документах.
И, кажется, он хочет поискать себе другую работу.
А еще он, кажется, бросил курить. Прямо с сегодняшнего дня.
Отчаянный
Сроду Генка в смельчаках не ходил. Когда нам было лет по десять и мы собирались пойти на кладбище отламывать от оград прутья с остриями, как у копий, для игры в индейцев, он смотрел на нас с восторгом от нашей смелости и завистью, но мотал головой, отказываясь, и голос его дрожал, когда он нудил на наши безжалостные подначки свое однообразное «не, мамка убьет, не, не могу, мамка убьет…». Мы беззлобно, даже снисходительно называли его ссыкуном и попрекали мамкиной сиськой.
Мамка его, теть Галя, была спивающаяся продавщица из гастронома на Поселке, здоровенная яркая бабища средних лет и с голосом, что тромбон. У теть Гали был муж, дядь Володя, когда-то красавец-десантник, а на моей памяти тихий алкаш, грузчик на овощебазе. Зарабатывали они неплохо и сверх того имели, на Поселке считались семьей зажиточной. Старший Генкин брат Сашка, дворовый заводила, отчаянный был, с двенадцати лет на учете в детской комнате милиции, сначала за битые в школе стекла и повешенных кошек. Потом-то потяжелей у него пошли проступки, так что в четырнадцать забрали его в одну из детских колоний в отдаленном районе области, и я его больше не встречал. А Генка тихий был. «Телок наш», называла его теть Галя своим резким басом, «не то что Сашка», добавляла вслед, и Генка вздрагивал от обиды. Но ничего не говорил.
С отправкой Сашки за тридевять земель Генка лишился братней защиты, от насмешек в основном, так-то его никто особенно не притеснял, не за что было. Да и побаивались же наши пацаны попахивавшую вечно перегаром и духами теть Галю, ибо крута была, быстра на язык и громогласна.
На Поселке смелость не ценилась, как не ценится нужное, но довольно распространенное умение. Верней, ценилась бессмысленная и оттого бескорыстная разновидность смелости, лихость и бесшабашность, называемая отчаянностью. «Отчаянный» — с горечью, но и с гордостью говорила мать о севшем в тюрьму на пару лет за поджог соседского сарая сыне. Никто не пытался дознаваться, на кой тот подпалил сарай, всем было понятно, что отчаянный, вот и подпалил. Отчаянные они, говорили городские о поселковых, и это значило: немного чокнутые, лучше не связываться. Парни подрастали и шли служить в десант, в погранцы и морпехи, если раньше не успевали получить срок.