Там, где нас есть
Шрифт:
Генка сел в пятнадцать за соучастие в изнасиловании. Дали ему пятерку, и на Поселке рассказывали о нем всякое: то ли он в тюрьме кого-то опустил и получил от хозяина добавку, то ли его опустили… Он был красивый парнишка, черт его знает чему верить. Я его увидел, когда мне было лет двадцать пять, а он был на год меня старше. Я поздоровался, он не узнал меня, серые глаза его были пустые и бессмысленные, как у больного щенка, замкнутого на своем затопившем мир страдании, кисти рук покрыты наколками, а пальцы с синими изломанными ногтями искривлены. Видно, у хозяина Генке лениться не приходилось, и места там были холодные.
Где-то еще через год Генка на какой-то поселковой свадьбе повздорил с кем-то, а может, показалось ему, что кто-то косо глянул на него, тогда он выдернул топор из косяка дровянника и занес его над головой. Дядь Володя бросился наперерез, и Генка опустил топор на его голову.
Говорят, когда мужики валили Генку наземь и крутили ему руки, он не сопротивлялся, только выл утробно. И улыбался. Кто-то побежал на угол звонить в милицию из автомата.
Дядь Володю похоронили, обряжали и провожали его соседи, цветы, оркестр, все как положено, теть Гали не было, она попала в больницу, а оттуда в психушку. Генку держали под следствием, а Сашка отбывал очередной срок где-то за тыщи километров, в просторной и широкой стране. Никто из соседей не знал где, своих бед хватало.
Вы не поверите
Страшные сказки. Машенька и другие
…А гадская Машенька сладким голоском подсказывает из короба на ушко: ся-а-а-адь на пенек, съе-е-е-ешь пирожок, и ты, как последний лопух, садишься, отираешь мохнатым запястьем пот, заливающий глаза, и собираешься в натуре перекусить чем-нибудь. А Машенька тут же, строго: высоко-о-о-о сижу, дале-е-е-еко гляжу… и ты вскакиваешь как ужаленный, подкидываешь на стертой спине остохреневший короб с умной и циничной девчонкой внутри, в мгновение обжегшись мыслью: да чего это я, надо ж идти, надо ж нести…
И тащишься, тащишься по клейкой духоте темного леса, куда тебя ведет сладкий голосок несовершеннолетней мучительницы, сдерживая из последних сил позывы заорать в голос от жары и усталости, от голодухи и общей беспросветности. Потому что все равно надо тебе идти, нести, терпеть и не падать. Со всех сторон ты связан. Своей нерушимой и непререкаемой силой, дурацкой упертостью, доверчивостью и от доверчивости простоватостью, всем сюжетом распроклятой этой жизни повязан крепко-накрепко, и ничего тебе больше не остается.
Да и то сказать, Машенька еще туда-сюда. Вон уже вышел из дому, заткнув за пояс топор, хитрожопый и энергичный, совершенно безжалостный мужик с жестким бесцветным взглядом, в драном зипуне, который мужик очень скоро будет манить то вершками, то корешками, оставляя неизменно в дураках и поджидая момента, когда можно будет чем-нибудь исподтишка продырявить твою облезлую, но еще вполне годную на коврик шкуру и выключить для тебя навсегда твой Мировой Свет.
Страшные сказки. Пиарщик
— Пап, ты куда на ночь глядя? — спрашивает дочь.
— На работу, милая.
— А что надо делать?
— Надо одну девочку сделать знаменитой.
— Просто девочку?
— Да, совсем обычную девочку. У нее все есть, но мама ее хочет, чтоб она прославилась.
— А как просто девочек делают знаменитыми?
— Ну по-разному бывает. Как наш начальник придумает, так и делают. Вот эту девочку придумали спасти от злодеев, и она попадет в газеты на самый верх колонки о происшествиях. Мы надеемся, что новость перепечатают в других газетах и девочку покажут по телевизору.
— Уй, круто, пап. Твой начальник выдумщик. А ты кто будешь? Спаситель?
— Нет, милая, я буду злодей. Спасать будут другие. Я их даже не знаю, они не у нас работают.
— Пап… а это не опасно?
— Не беспокойся, милая, все будет хорошо.
Он застегнул серое пальто в клетку, покрепче нахлобучил серую фетровую шляпу, прикрыл дверь поплотней и поковылял в плохо освещенные сумерки. Он был близорук, и, чтоб ему не ошибиться, клиентке велели надеть что-нибудь яркое. Например, шляпку или беретку.
«Идиотская работа, но семью ж надо кормить», — подумал он, вглядываясь в редких прохожих, боясь пропустить обычную девочку в красной шапочке на голове.
Милиционеры в другом конце улицы тоже ждали, сняв с предохранителей табельное оружие.
Вся правда о драконах
Принцесса не любила каникул. Особенно зимних, и особенно если их надо было провести в кругу семьи. И у нее на то была масса причин. Принцесса не любила родного замка архаической постройки, где в ванную надо было тащиться через длинный-предлинный коридор, а потом, выстояв целую очередь среди заспанных и растрепанных сестер, повертеть старинный медный кран и долго ждать, пока польется горячая вода. Принцесса не любила отцовскую библиотеку, где самые свежие журналы были ровесниками ее дедушки, Принцесса не любила бального зала, освещаемого коваными люстрами с пошлыми хрустальными подвесками. Принцесса не любила замкового парка, где в любое время года толпы туристов громко восхищались его миниатюрностью. И еще многое принцесса не любила в столице королевства, где всего две улицы, Продольная и Поперечная. Замковую она и за улицу не считала, поскольку на короткой Замковой помещались три сувенирные лавки, турагентство и будка караульного гвардейца, а затем Замковая плавно перетекала в Продольную.
Чего хорошего может быть в столице, где даже нет ни одной дискотеки, а надо переться через границу и вернуться надо непременно до двенадцати ночи, потому что после двенадцати граница закрывалась на огромный ржавый замок, а Пограничник с Пограничной собакой уходили ночевать домой, и притом Пограничник даже не имел дома телефона, чтоб позвонить и велеть именем короля открыть закрытую на замок границу.
Если честно, принцесса недолюбливала и своих родителей. За неисправимый провинциализм, за сопротивление нововведениям и нежелание замечать, какое на дворе тысячелетие, за обращение друг к другу «Ваше Величество», а к дочерям — «Ваше Высочество». И еще принцесса не любила дворцовую кухню, слишком вычурную, на ее взгляд, и за пререкания Его Величества с Ее Величеством по поводу меню.
Телевизора в замке не водилось, а единственный, похоже вышедший из рук лично Белла, телефон висел на первом этаже в вестибюле, рядом с Парадной дверью. Старенький глуховатый дворецкий через раз пропускал звонки, и принцесса на каникулах была отрезана от болтовни с приятелями и подругами. Да и что за удовольствие болтать по телефону о пустяках, переминаясь на холодном каменном полу и созерцая каменные же замшелые стены с редкими фамильными портретами, на которых иногда и лиц не разберешь, такие древние, а звук собственного голоса, услиленный сводами, напоминает рев подвыпившего хора королевских гвардейцев.