Там, где нас есть
Шрифт:
Да не мне вам объяснять, вы в курсе, как важен вовремя данный совет знающего человека.
Назови себя Гантенбайн
Григорий Палыч Лепоух, проснувшись в воскресенье утром, чувствовал себя неважно. Собственно, он уже несколько лет каждое утро чувствовал себя неважно, но отчего-то эта поражающая воображение стабильность не вселяла в его сердце оптимизма. Да в общем-то, мало что вселяло оптимизм в сердце Григория Палыча, можно сказать, что и совсем ничто не вселяло оптимизма в сердце гражданина Лепоуха сорока девяти лет, разведенного, уроженца Горьковской области и жителя Петербурга. С самого детства. А может быть, и раньше, он сам не помнил точно. Можно считать, что он являлся пессимистом от рождения. И тому было несколько причин, хотя главной он не без оснований полагал свое постоянно действующее прозвище.
Еще в детском саду пробуждающееся, а у некоторых и застрявшее на том же уровне навсегда, чувство юмора однокашников родило для него звонкую кличку Лопоух, которая прилипла мгновенно и отчего-то не менялась со сменой окружения. Хотя вряд ли возможно предположить, что Григорий Палыч ее как-нибудь специально рекламировал, например представляясь по службе или знакомясь в новой ему компании.
Лопоухом он был в школе, Лопоухом стал в институте, Лопоухом ушел в армию служить срочную, в армии оставался Лопоухом, Лопоухом из нее уволился, Лопоухом женился и развелся, Лопоухом заведовал сектором в одном из питерских НИИ и Лопоухом же продолжал им заведовать после преобразования НИИ в ООО. После распада ООО на атомы Григорий Палыч нашел себе применение в качестве технического консультанта, проще говоря, в роли кого-то вроде завхоза в одном из расплодившихся за последнее время, как грибы после хорошего дождичка, небольшом банке.
И был бы вполне удовлетворен жизнью, если б по некоторым косвенным признакам не закрепился у сослуживцев Лопоухом. Все менялось, мир то готовился двинуться с места, а то и двигался, а Григорий Палыч вечно и безнадежно оставался Лопоухом. Нет, не стабильность была в этом, а какая-то гнетущая неотвратимость, посланная свыше неизменность. За многие годы Григорий Палыч вообще-то мог бы и привыкнуть, но нет, не привык, лишь приобрел стойкую привычку просыпаться по утрам, чувствуя себя неважно и в не очень хорошем расположении духа, не слишком довольным собой и окружающей реальностью.
Проснувшись и мысленно ощупывая себя на предмет обнаружения дополнительной, помимо прозвища, причины неудовольствия и недомогания, Григорий Палыч побрел на кухню с целью закурить первую на сегодня сигарету. Он пытался бросить курить уже лет десять, но пока не бросил, зато за годы борьбы научился испытывать муки совести, усиливающиеся с каждой выкуренной сигаретой и выключающиеся лишь с выключением из бодрствования всего организма.
Однако, пошарив по полке с гжельскими безделушками, сигарет он не нашел и с огорчением понял, что сейчас ему надо будет умыться, побриться, одеться и топать по ноябрьской, бодрящей своей мерзостью погодке через стройку аж к метро, поскольку киоск рядом со школой в воскресенье не работал, по странной причуде владельцев.
Вздохнув коротким вздохом привычного к мелким пакостям судьбы человека, Григорий Палыч побрел в ванную, где горячей воды не было как раз с наступления холодов, примерно полтора месяца. Подержав край ладони под не желающей нагреваться струйкой из крана, Григорий Палыч состроил себе несколько рож в зеркале, вертя физиономией так и этак, и решил, что в свете модных тенденций двухдневная щетина даже украшает его. И с тем, поскребши малость жиллетовским двухлезвийным изобретением по шее и по щекам, отправился одеваться. Без претензий, но и без затрапезности.
Григорий Палыч не любил затрапезности, все-таки усилия отца-офицера, Лепоуха-старшего, не пропали совсем уж даром. Вельветовые брюки и свитер, просторный пиджак, разношенные ботинки. Пожалуй, шляпа, нет, кепка, нет, все же шляпа. По-домашнему и без затрапезности, с некоторым удовлетворением обладателя малой победы в смертельной войне, подумал Григорий Палыч, взял зонт и решительно, насколько мог, вышел в морось и ветер.
Стройку, как и ожидалось, не украсили ни затяжная осень, ни шедший с переменным напором всю ночь дождь, поэтому Григорий Палыч старался не особенно вертеть головой по сторонам в поисках радующих глаз видов, а более глядел под ноги. Лужи, опять же, никто не отменял. Женский голос немного испугал его, неожиданные громкие звуки вообще редко кого-нибудь веселят до колик, а человека, в принципе склонного к пессимизму и меланхолии, почти всегда пугают. Такая вот интересная зависимость событий и реакций.
— Мужчина! — услышал он откуда-то со стороны и как бы снизу. — Мужчина!
Оглядевшись и присмотревшись, он разглядел в зияющей амбразуре того, что должно было по замыслу архитектора стать когда-нибудь подъездом, лицо, вроде бы женское, и машущую отчаянно женскую ж вроде руку в коричневом в клетку рукаве.
— Мужчина! — ликующе пробивался сквозь завесу водной взвеси тонкий голос.
Ну кто, скажите, не отправился б в его направлении? А Григорию Палычу терять вроде было нечего, да и не был он воспитан игнорировать прямое обращение.
Женщина, на вид помоложе него, с сумкой и пластиковым пакетом в руках, неловко стояла, застряв левым сапогом между неровно положенными плитами. Освободить ногу она не могла и снять сапог, чтоб ее освободить, не могла тоже. Григорий Палыч, приблизившись и поздоровавшись, хотя это в данной ситуации выглядело вполне по-идиотски, присел рядом с пострадавшей ногой на корточки и в последний момент подавился вопросом: как же вас так угораздило и что вы здесь забыли?
Он смутился, а женщина, будто услышав его соображения, как это ее так угораздило и что именно она забыла в недостроенном подъезде, густо покраснела. Впрочем, быстро оправилась от смущения и быстро заговорила:
— Вот иду, а тут щель, а я застряла, сапог — раз! — и провалился, а я застряла, эта чертова стройка, люди ходят, могут провалиться, спасибо, что не сломала ногу, вот только застряла, как хорошо, что вы тут проходили, а то я думала до завтра буду торчать, холодно, в самом деле, люди ходят, а тут так вот плиты, вот видите…
Было видно, что она обрадована.
Григорию Палычу мало кто так радовался, разве что мама, но и то недолго, пока не начнет ворчать.
— Та-а-ак, — протянул Григорий Палыч, — вы побудьте тут пару минут, а я попробую какой-нибудь лом найти или еще что-то в этом роде.
Он вышел и скоро вернулся с обрезком швеллера длиной метра полтора. Вставив швеллер между плитами, он приналег плечом и, конечно же, ничего не сдвинул. Григорий Палыч не был чемпионом ни в каком силовом виде спорта, да и рычаг был коротковат.
— Дела, — кратко охарактеризовал он ситуацию. Как диагноз поставил. — Вы будьте тут, а я помощь какую поищу.
Женщина покивала согласно, будто, не скажи он оставаться на месте, она б немедленно снялась и отправилась по делам или прогуляться. Она как-то притихла, видимо, просто не задумывалась, что же будет дальше, когда на нее кто-нибудь наткнется. Видимо, не предполагала, что дела ее серьезны и даже плохи. Она начинала уставать от неудобного положения, а ногу, похоже, сдавливало, и она начинала пугаться, если возможно испытывать испуг с опозданием и постепенно.