Там, где сердце
Шрифт:
Он истекает кровью, он ненавидит меня.
Я просыпаюсь. Вся в поту. Рыдающая. Во рту сухо. Мне так хочется пить, что больно глотать. Голова болит. Я задыхаюсь от слез.
Я падаю на пол, позабыв о жажде, и стараюсь представить себе Оливера — живого Олли. Его многообещающую улыбку. Улыбку, которая без всяких слов говорила мне, что после работы мы запремся в нашей маленькой палатке в лагере ВБГ, он разденет меня, мы заберемся под простыни и займемся любовью. Так было. Даже когда мы оба смертельно уставали, проводя сутки на ногах, даже если от усталости мы практически
— О, Боже, милая, — шептал бы он мне. — Я кончаю. Ты со мной?
— Да... Боже, да, — шептала бы я ответ.
— Найл, о, Боже, Найл, милая моя, я кончаю, это так сильно...
И я бы кончила с ним, а потом мы бы перевернулись набок, и он обнял бы меня, притянув к себе и прижавшись членом к моим ягодицам, и мы бы так заснули.
Но вдруг почему-то я слышу другой голос, называющий меня «милой». Просто ничего не значащее слово, которым обычно парни называют девушек. Но то, как он произносит его — милая — заставляет что-то внутри меня сжиматься.
Сначала я слышала голос Олли перед оргазмом, но теперь это другой голос. Новый голос. Называющий меня милой, пока его обладатель кончает. Меня пронзает чувство вины, и я плачу.
Я рыдаю на полу, всхлипываю с дрожью, пока не начинаю задыхаться. Я не могу дышать, и меня тошнит от нехватки воздуха и слез.
Пеп находит меня. Усаживается передо мной, как сфинкс, и трогает мое лицо лапкой. Каким-то образом это меня утешает.
Я притягиваю Пепа к груди и держу, пока снова не обретаю способность ровно дышать.
И, кажется, засыпаю прямо на полу, потому что именно там и просыпаюсь — на полу возле ванной.
Раннее утро. Яркий солнечный свет, заливающий коридор.
Я поднимаюсь на ноги и бреду в кухню делать кофе — по крайней мере, у меня есть кофе, и слава Богу за это. Пока чайник бормочет и булькает, я выпиваю несколько чашек воды из-под крана, чтобы утолить жажду. Дешевое вино дает просто адское похмелье.
Над раковиной окно, которое выходит на дорогу и подъездную дорожку. Я вижу, как кто-то едет сюда. И если машина проедет мимо Дженсена, значит, едут ко мне, потому что дальше моего дома нет ничего, кроме заросшего травой поля. Облако пыли движется вперед по дороге. В последнее время стоит засуха, поэтому пыль столбом, и я не могу разглядеть приближающуюся машину, пока она не проезжает мимо дома Дженсена.
Это мой грузовик.
Какого черта?
Я, словно отупевшая с похмелья, стою у раковины в своей кухне со стаканом воды в руке и смотрю, как к дому едет мой собственный грузовик. Он паркуется на подъездной дорожке прямо у крыльца. И потом из кабины появляется белокурый бог — тот самый, что спас меня на перекрестке — а его чудовищная собака остается на пассажирском сиденье моего грузовика.
Попробуем еще раз... какого черта?
Я смотрю, как он приближается к входной двери.
Боже, какой красавец.
Вид у него растрепанный и дикий. Но тем не менее выглядит прилично. Крепкий, мускулистый. И его глаза — яркие, сине-зеленые, как самое глубокое море.
Он стучит в мою дверь, и мне требуется несколько секунд, чтобы понять — да,
Я иду ко входу и открываю вторую дверь, оставляя первую — прозрачную — пока закрытой.
— Что ты здесь делаешь? — требовательно спрашиваю я.
Его глаза округляются, и взгляд медленно — намеренно медленно — проходится по моему телу. На меня еще никогда так не смотрели. Словно я — самая вкусная еда в мире, а он безумно голоден. Он не просто смотрит на меня, не просто разглядывает.
Он изучает взглядом каждый сантиметр моего тела, от пальцев ног до макушки, вверх и вниз. Дважды.
Пялится на меня так, будто никогда не видел ничего подобного. Его грудь поднимается и опадает, а пальцы сжимаются в кулаки. Глаза прищуриваются. Ноздри раздуваются. Клянусь, я даже вижу, как натягиваются его джинсы в паху.
Да, я тоже его разглядываю.
Но его взгляд, скользящий по мне... опьяняет. Загадочный, но в то же время дикий, горячий и какой-то хищный.
И только тут я осознаю, во что одета.
Или... не одета.
На мне футболка и… все. И под футболкой я не подразумеваю большую старую майку Олли с надписью «Университет Лос-Анджелеса». Это одна из моих футболок — старая и теперь уже не совсем подходящая мне по размеру. Я не ношу ее, только сплю в ней.
Она едва прикрывает задницу и сильно обтягивает грудь.
На мне нет бюстгальтера. Нет трусиков.
Только футболка.
Я не помню, как раздевалась, не помню, чтобы надевала эту футболку. Помню только, как смотрела по телевизору «Правила Вандерпамп», откупоривая вторую бутылку вина. (Прим.: «Правила Вандерпамп» — американский реалити-сериал). Понятно, что как-то потом я сняла одежду и натянула на себя эту нелепую футболку.
Хотя в ней нет ничего нелепого. Это моя вторая любимая футболка для сна после футболки Олли с надписью «Университет Лос-Анджелеса». Она удобная. И нет ничего странного в том, что я хожу голая в собственном доме. Соседей у меня нет, как нет и, думаю, не будет желающих заглянуть в гости, а значит, не имеет смысла беспокоиться о приличиях.
И вот я стою здесь — голая, полусонная— и таращусь на самого привлекательного мужчину, которого когда-либо видела в своей жизни. Понятное дело, у меня мало что прикрыто. Можно считать, что и груди мои тоже голые, потому что эта футболка стирана-перестирана столько раз, что стала почти прозрачной. Осознавая, что он видит все это, я чувствую, как соски встают и становятся тверже. Вижу, как его взгляд перемещается к ним.
И, да, выпуклость под молнией его джинсов увеличивается.
Я чувствую румянец на щеках.
— Трахните меня семеро, — бормочу я себе под нос.
— Всегда пожалуйста, — рокочет он и, клянусь Богом, кладет руку на ручку двери.
Что? Нет. Не делай этого.
Меня словно парализовало, я не могу двигаться. Он открывает прозрачную дверь, шагает через порог — и вот он уже передо мной. Нет, надо мной. Возвышается, словно башня. Я сама невысокая — метр шестьдесят, когда босиком. И этот парень со своим огромным ростом действительно возвышается надо мной. Он смотрит на меня, в очередной раз обводя мое тело своими лазурными глазами, как будто не в силах оторвать от меня взгляда.