Там, где сердце
Шрифт:
Я поворачиваю голову и вижу приближающийся конец — воронка словно гонится за нами, повторяя каждое наше движение, твердо решив поймать и поглотить нас. Мы в ловушке посреди поля, и спрятаться негде. В воздухе клубится пыль вперемешку с грязью. Я продолжаю наблюдать за воронкой, и — возможно, это шутки моего воображения — кажется, что она становится меньше, уже, тоньше. Все еще смертоносная, все еще преследующая нас, но готовая сдаться. Я на это надеюсь.
Наконец, мы выигрываем какое-то расстояние. Обломки больше не кружат и не падают вокруг, но шум все еще болезненно бьет по ушам, а дождь и град по-прежнему сильны.
Теперь я могу дышать, но это больно. Почему-то больно. Я пока не хочу знать, почему и что болит. Не сейчас.
Поворачиваюсь на сиденье и вижу, что смерч все еще крутится, но стал уже вдвое меньше и больше похож на простую спираль, чем на настоящее торнадо. Он прыгает и дергается, выбрасывает из себя грязь, траву и всякие обломки, вгрызается в землю, но с каждой секундой становится слабее.
А потом вдруг исчезает.
Лок сосредоточен на дороге и не замечает этого. Все так же мчит вперед по полю — пальцы намертво сжимают руль, брови нахмурены.
Я касаюсь его руки.
— Лок. Стой. Воронка исчезла.
Мой голос надломленный, тихий.
— Исчезла? — он замедляется, глядя назад.
— Да, распалась.
Он останавливает грузовик. Затем следует момент тишины. Лок выпрямляется, все еще держась за руль, глубоко и шумно вдыхает, а потом разжимает кулаки — медленно, один палец за другим.
Бревно все еще разделяет нас. Лок выталкивает его через лобовое стекло, и оно падает, ударяясь о бампер с глухим стуком.
Потом он отстегивает наши ремни безопасности и, притянув меня к себе, прижимает к своему большому, сильному, горячему, мокрому телу. Тяжело дыша, прижимает мою голову к своей груди.
Я замираю, стараясь не думать о том, как же хорошо мне вот так, в его объятиях. Но я не в силах. Просто не могу сейчас с собой справиться.
— Господи, — голос Лока по-настоящему срывается. — Просто… Господи.
— Да.
— Я видел ураганы и тайфуны. Я прыгал с самолетов. Срывался с горных обрывов. Забирался на Килиманджаро и Эверест. Плавал с акулами — без клетки, без страховки. Они просто появились откуда-то и окружили меня. Но это… было самое чертовски ужасное из всего, что случалось со мной.
— В меня стреляли. Я видела, как грузовик с солдатами, которые защищали наш госпиталь, подорвался на мине. Я пережила землетрясение на Гаити. Но это было самое ужасное, что когда-либо случалось со мной.
Лок наконец отпускает меня из своей мертвой хватки. Открывает свою дверь и помогает нам обоим выбраться из грузовика. Потом выпускает Юту, чтобы она могла сделать свои дела. Мы стоим на растерзанном поле, глядя туда, где когда-то был маленький фермерский городок.
Ничего не осталось. Руины.
Поперек дороги валяются деревья. Посреди поля и у остатков строений валяются перевернутые машины. Бревна вбиты ветром в бетон. Дым спиралями поднимается ввысь, упирается в небо тонкой черной колонной. Что-то горит.
— Господи, — снова говорит Лок. — Ничего не осталось.
— Мы должны помочь, — ненавижу это ощущение — страх, беспомощность, ужас. Знаю, с чем придется столкнуться, и мне страшно от этого. — Наверняка есть раненые. Я должна помочь им.
Лок кивает, на его лице появляется ухмылка.
— Да. Пойдем.
— Что ты собираешься делать?
Он хмурится, глядя на меня.
— Все, что смогу. Что должен.
Мне хочется съязвить в его адрес, потому что по каким-то причинам в этот момент в моем горле комом встает злость — горячая и кислая, как рвота.
Но я ничего не говорю. Я проглатываю свою реплику, отворачиваюсь, хватаюсь за крышу грузовика и забираюсь внутрь. Нельзя показать ему, что мне больно. Это бревно не прошло для меня даром — оно врезало мне по ребрам. Я чувствую, что ранена, и знаю, что идет кровь, но несильно. Ничего не сломано и не ушиблено. Мне повезло. Но я не хочу, чтобы Лок стал изображать из себя мачо и не позволил мне сделать то, что я должна.
Наверное, он что-то прочел на моем лице, потому что, забравшись на свое место за рулем, Лок смотрит на меня.
— Кажется, ты удивлена тем, что я предложил помочь.
— Ну, в твоем духе было бы просто сбежать куда подальше.
Офигенно, и это так работает мой план по борьбе с гневом?
— Ух. Ладно, — он потирает лоб костяшками пальцев. Грузовик начинает движение обратно, через все поле в сторону дороги. — Кажется, я это заслужил.
— Кажется, да.
— Найл…
Я поднимаю руку.
— Слушай, мне сейчас не до болтовни с тобой. Нужно сосредоточиться на работе. Я дам тебе шанс объяснить все позже, если, конечно, есть что объяснять. Но не сейчас. Не сейчас. Мне нужны материалы, плюс надо найти место для лагеря.
Лок не отвечает. Или просто молчит. Он аккуратно ведет машину между обломков, возвращаясь на дорогу тем же путем, каким ее покинул. Мы добираемся до парковки у торгового центра и останавливаемся у входа в медпункт. Входная дверь сорвана с петель, битое стекло устилает тротуар. Разбросанные бумаги разлетаются по парковке, как сюрреалистичные снежинки. Часть крыши просто снесло, ветер утащил ее прочь. Мы выбираемся из грузовика и осторожно направляемся к двери. Света нет — наверняка, как и во всем городе. Но поскольку и крыши тоже нет, мы можем видеть, что творится вокруг. Стойку администратора прижало к двери, блокируя выход. Наверху, зацепившись колесиками за стеллаж, висит инвалидная коляска.
— Э-эй! — кричит Лок. — Есть здесь кто-нибудь?
— Эй! —издалека доносится в ответ слабый женский голос. — Здесь! Дверь заклинило.
Лок определяет местонахождение голоса — кажется, он идет из кладовки. Дверной проем деформирован, дверь заклинило.
— Отойдите так далеко, как сможете. Я попробую проломить дверь.
— Ну, нас тут вроде как зажало, — отвечает голос. — Далеко не отойдем.
Лок ударяет в дверь плечом, и она хрустит, но не поддается. Он снова ударяет — раз, два, три — и дверь, наконец, встает на место. Механизм щелкает, и она открывается. Около полудюжины женщин спрятались в кладовке, вокруг них швабры, метлы и прочий уборочный инвентарь. Слезы катятся по их лицам, они поддерживают друг друга.