Там вдали, за рекой…
Шрифт:
Маруся Шелухина, полицейский, рассказала только что обо всем том, что накапливалось за год – тихо, исподволь: слухи о гигантских крысах, выходящих в лунные ночи из дыр в земле; слухи о том, что ребятишки повадились голыми шнырять по пустырям и в развалинах заводских недостроенных корпусов; постоянное исчезновение каких-то неценных, а потому оставленных без присмотра вещей… И люди, конечно. Вот сегодня: нет нигде Виктора Чендрова с электростанции (с работы ушел, домой не вернулся), и нет Эльвиры Булак, которая из дому ушла, а на работе ее нет, и склад стоит открытый, хотя и было предписано: склады запирать…
На экране в сотый раз прокручивали: в ярком пятне света тело старушки, а из-за него
– Маруся, – сказал Стахов, – возьми-ка пару армейских ребят да сходи на этот Эльвирин склад. Что-то там не чисто…
Дверь за Марусей закрылась и тут же открылась вновь. Вожатая Лиза привела из лагеря Гарика Шваба, пятого из звена Артема Краюхина. Стахову уже позвонили, что Гарик был в курсе преступного умысла четверки, но никому не сказал ни слова. Теперь он был уверен, что его с родителями выкинут вон.
– Ты не реви, – сказал Стахов ушастому белобрысенькому парнишке, испуганному и дрожащему. – Что не сказал – ладно. Ты еще молодой, чтобы различать, когда закладывать друзей грех, а когда наоборот. Со временем поймешь… Ты вот что скажи: почему ты сам с ними не пошел?
– Не знаю… – прошептал Гарик. – Так что – мне ничего не будет? – он посмотрел на Стахова недоверчиво.
– А ты орден хотел?
– Н-нет… Вы мамку с отцом не выгоните?
– Нет, конечно. Хотя выпороть тебя – потом – не помешало бы… Ладно, доживем до потом… а пока рассказывай.
– А чего рассказывать? Боялся я. Все же знают, что подземников трогать нельзя. А Темка говорит: не бывает их! А все же знают, что бывают… Ну, и… все. Ветка говорит: слабо в пещеру залезть. Вот. А Темка туда уже ходил, да дойти не смог: болото. А тут жара… Ну, и пошли. Я говорю… вот. А они: никаких не бывает, потому что… и все. А только Сега ружье-то прихватил. Хоть и говорил, что не бывает… А мне сказали, что трус – ну и сиди. А я что? Я не потому что трус, а просто… Ну, я же сам видел! Маленького, как первоклашку, голого, а с ножами. Спарту как раз прогуливал… она залаяла, он в канаву – и все…
– И ты молчал?
– Так все же знают…
– А я почему не знаю? Краюхин-отец почему не знает? Эх, детки! Или уж мы такое говно в ваших глазах, что нам ни доверия, ни… а, да что с вами говорить… В общем, парень, знай: в том, что ребята пропали, не только их глупость виной, но и твоя. Иди пока. Вспомнишь что ценное – скажешь. Мне, или тете Клаве, тете Марусе…
– Так не верят же! – закричал вдруг Гарик. – Не верит мне никто! Я же говорил – не верят!!!
– Говорил? – тупо повторил Стахов.
– Ну… говорил… – Гарик судорожно вздохнул, давя рыдание.
– Лиза, – Стахов повернулся к вожатой, внимающей изумленно. – Ты возле детей. Слышала что-нибудь такое: про подземных жителей, про голых малышей?
– Так ведь… они же всякие страшилки все время рассказывают, я уж их отвлекать пыталась…
– Ясно с нами все. Иди, Лизавета. А ты, парень, подожди. Нужно мне, чтобы ты – сейчас, немедленно – поговорил с ребятами и узнал про этих подземников как можно больше. Кто они, чем занимаются… Через, – он посмотрел на часы, – через четыре часа придешь сюда и расскажешь
Курлыкнула рация. Маруся сообщала, что на полу в мучном складе под слоем муки обнаружена кровь, много крови, очень много крови…
Вначале Артем услышал шорох, потом уловил движение. Комната – целый зал – где его поместили, освещалась не светодиодами, а какой-то липкой сиреневато-зеленой дрянью, размазанной по потолку и стенам. Свет от нее шел довольно сильный – по сравнению со светодиодами, конечно, – но из-за того, что шел он со всех сторон, казалось: зал полон дыма. Было плохо видно, что в очках, что без очков…
В дальнем конце что-то шевелилось.
Артем сидел неподвижно, закутавшись в почти не греющий брезент. Царь, уличив его в обмане, о чем-то задумался надолго, а потом велел страже отвести его – гостя! – в этот зал, вкусно кормить и заботиться, но наружу не выпускать. Отступники могут попытаться похитить его или даже убить… Артем чувствовал, что заболевает: дышалось тяжело, глаза казались тюбиками, из которых кто-то что-то выдавливает, кожа будто бы высохла и отстала, прикосновения к ней не ощущались. Замерз. Простыл. Слова не имели смысла. За-мерз. За-кон. За-рок. Рок. Кон. Мерз. Мерзавец. Я. Ну и что? Подумаешь… Он покосился в угол, где продолжалось шевеление. Не звал я их сюда и силком не тащил… Только там, еще почти наверху, роясь в окровавленных вещах, Артем ощутил вдруг невыносимый ужас утраты. Сейчас ему было почти все равно. Будто оброс корой. Надо выбираться, вот и все. Надо выбираться… Он не пошевелился.
Потом он понял природу шевеления в углу. Светящаяся плесень на стене то погасала, то загоралась. Будто кто-то дул на угли. И шорох. Коротко прокатилось что-то тяжелое. Нехотя Артем встал и пошел в ту сторону. Оказалось страшно далеко.
По-настоящему болела спина. Будто тупой кол вогнали под лопатку.
Плесень вспыхнула ярко, и Артем увидел кошку, катающую консервную банку. Кошка оглянулась, увидела его, шагнула к стене и пропала. Сразу стало темно.
При новом всплеске света обнаружилась решетка в стене. Приличных размеров решетка, из-за которой шел теплый воздух, пахнущий так, как пахнут при соударении два кремня…
Артему понадобился час, чтобы открутить гайки.
– Он пошел за зверем, – доложили Колмаку.
– Я знаю, – сказал царь.
Наконец Краюхин нашел главный рубильник и распределительный щит. Толстый, в руку, кабель шел к нему из-под земли, и десятки тонких уходили вверх и потом в стороны, разбегаясь и теряясь поодиночке. Теперь следовало как-то снять, сорвать, вскрыть заслонку… Краюхин поковырял в замочной скважине теми ключами, что были в карманах, гвоздем – и стал озираться в поисках какого-нибудь подходящего железа. И в этот момент в туннеле, из которого он пришел и куда не так давно ушли Саломатов, Золтан и спасатель, началась пальба. Краюхина будто парализовало. Усиленные эхом, гремели наперебой короткие умелые очереди, потом совсем рядом взревел пулемет… Под потолком лопнул прожектор, стекло падало с поразительным звоном. Раз, и два, и три – рванули гранаты. Потом – ослепительный шар летящей ППР вырвался из туннеля, мелькнул мимо и лопнул несколько секунд спустя где-то вдали от щита. Огонь заметно ослаб, било три или четыре ствола. Когда он сорвал заслонку, когда вогнал рубильник между клеммами, когда стал перекидывать в верхнее положение все тумблеры подряд, и где-то что-то вспыхивало, шипело, начинало вертеться – бил уже один автомат. Краюхин перекинул последний тумблер, оглянулся. Было светло. Как в полдень на пляже. Как на съемочной площадке. Как в оранжерее…