Там вдали, за рекой…
Шрифт:
– Ты страшный человек, Золтан, – сказала Алиса. – Из темного камня. Как Командор. Его шаги… Слушай, – она привстала. – Почему дети чего-то боятся? Они что, предчувствуют то, о чем мы говорим?
– Может быть, – Золтан кивнул. – А может быть, им не хватает настоящего страха, и они придумывают страшилки. Когда я был маленьким, все безумно любили фильмы ужасов. А когда пришел настоящий ужас, их разлюбили. Взрослые у нас тоже боятся, ты заметила?
– Да. В учительской сплошное шу-шу-шу, кто-то войдет внезапно – и все замолчали. Неприятно. Куда-то пропадают собаки. Вчера, например, пропала собака директора… Я боюсь, что меня выгонят из коммуны за аморальную связь с женатым человеком. Я этого боюсь так, что на собак мне наплевать. Говорят, что Стахов завел тайную гвардию и убивает тех, кто хочет
– Да, – сказал Золтан. – И тут же съедаю.
– Без соли? – ужаснулась Алиса.
– У меня соли – два мешка.
– А собак?
– Собак я отдаю прислуге, – сказал Золтан. – А прекрасных юных женщин съедаю сам.
Он медленно приподнял верхнюю губу, обнажая ослепительные зубы, и Алисе на томительный миг стало сладко-страшно, как в самом давнем детстве, когда ждешь появления из шкафа лохматого чудища… Но у Золтана не оказалось вампирьих клыков, и она припала к его губам, вздрагивая от нетерпения…
Ветка брела по штольне, пригибаясь, когда свисавшие с кабелей лохмотья касались лба. Фонарь уцелел, но она избегала включать его надолго. Осветить путь, убедиться, что ям и препятствий нет – и тихо-тихо вперед, вытянув руку и касаясь плечом стены. Левая рука, то ли сломанная, то ли вывихнутая, болела так, что из глаз сыпались искры. Ветка сделала, как учили: вытащила, скуля, эту руку из рукава, потом надела куртку поверх, застегнулась и подпоясалась. Прижатой полою руке было лучше, но все равно…
Может быть, из-за этой боли все было как в тумане и казалось то ли очень давним, то ли вообще выдуманным. Ветке временами приходила в голову мысль: а было ли все это? Даже не так: произошло именно это – или что-то другое, а просто показалось, что это? Потому что на самом деле этого просто не могло быть…
…Они шли мимо бесконечного состава из длинных зеленых вагонов с маленькими окошечками под самой крышей и выдавленными на боках старыми гербами и буквами, уже облупившимися: «МПС СССР». Двери вагонов были закрыты и заперты, и стандартный железнодорожный ключ, захваченный предусмотрительным Сегой, их не отпирал. Там стояли совсем другие замки. Почти неожиданно попался вагон с нормальными окнами. Они остановились, и Сега стал предлагать одно окно разбить, залезть внутрь и посмотреть, что там есть. Просто потому, что иначе останется только возвратиться ни с чем. И тут раздались явственно шаги по крыше, они подняли головы, стали смотреть вверх…
Набросились сзади. В мечущихся лучах Ветка успела заметить маленьких, будто бы семи-восьмилетних ребятишек, голые грязные тела. Но они были сильны и проворны, как собаки, они налетали молча и вцеплялись зубами, и почему-то тоже молча отбивались мальчишки. Ружье Сеги упало под ноги, и он никак не мог подобрать его. А потом, как-то отдельно, Ветка увидела Фрукта, лежащего на спине – его прижимал к земле такой вот голый и, часто-часто работая челюстями, перегрызал ему горло. Фрукт молотил его кулаками, бессмысленно сучил ногами – все это почему-то в тишине, только сопение и мягкий хруст. Луч перелетел на Сегу: Сега, прижавшись к стене, отмахивался еще, но одной руки у него не было по локоть, а перед ним и спиной к Ветке стоял зверь покрупнее остальных – и замахивался на Сегу чем-то вроде большого серпа. Он не успел ударить: другой зверь, маленький, быстрый, весь в крови, метнулся к Сеге и вцепился зубами в пах – и, резко мотнув головой, все ему, наверное, там оторвал. Сега упал на колени, запрокинул голову – и большой зверь ударом медленным и плавным перерубил ему горло. А потом было что-то запутанное: они гнались за нею, все вместе, хватая и цепляясь, но их зубы и когти соскальзывали с кевларовой курточки, которую она носила, просто выдрючиваясь. Несколько шагов длилась эта погоня, а потом под нею что-то подломилось, и она полетела вниз, вниз… ватно ударилась обо что-то, услышала хруст и поняла: конец. Но – встала, ощупала себя: да, жива, почти цела, и те за нею почему-то не полезли… При свете фонаря осмотрелась. Над нею была узкая
Грохнул выстрел, и жакан врезался в обломки дощечек у ее ног. Она отпрыгнула. В локоть будто бы воткнули оголенный провод. Под током. Она подавила крик, но рвоту подавить не удалось…
Позже, пристроив более или менее руку, она двинулась по штольне к выходу. Почему она решила, что выход в той стороне, она сказать не смогла бы. Штольня. Или дренажная труба. Или кабельный канал. Время от времени появлялись боковые ходы, и все новые и новые кабели, гладкие или разлохмаченные, выходили из них и присоединялись к тем, что устилали потолок и стены. Можно было понять, что она приближается к центру, но… Она поняла, конечно. Потом. И изумилась, что была такой дурой. Даже с поправкой на боль и страх. Шагала, как заведенный человечек. В полной уверенности.
Между тем нарастал какой-то шум: будто в морозной дали шел бесконечно длинный поезд…
Артем не помнил многого: как вылетел наружу, под ливень, как сунулся в раскисшую глину (ноги измазаны выше колен – хорошо, что-то сумел сообразить, не полез дальше), как выволок зачем-то рюкзак и как потом вернулся за фонарем… С фонаря он и обрел себя вновь.
Тонкий конус света кончался овальным пятном на стене. Почему-то именно это пятно сказало ему: возвращаться нельзя ни в коем случае. Не просто потому, что нельзя вернуться: болото и все такое – нет, не поэтому. Как-то иначе. И даже не потому, что за такое его должны выгнать из коммуны – а значит, выгнать отца, а уж это-то совершенно немыслимо. Он ее придумал и основал. Его нельзя выгнать… но нельзя и не выгонять, потому что какой же тогда закон? Значит, и поэтому нет пути назад. Но – и еще почему-то… Артем понял вдруг, что не ушел бы, даже если бы этих причин не было.
Может, они еще живы? Кто-то же выстрелил много позже, когда все уже кончилось.
Но ведь не пролезть! Даже если раздеться догола…
Это была мысль.
Он уже расстегнулся, но приказал себе: стой. Не торопись. Ничего не забыл?
Оказывается, забыл все.
Топор в рюкзаке, а значит, снаружи. Дальше: взрослых нужно вызвать, чем бы это ни грозило. Сделать это можно с помощью все того же фонаря, серьезная машина, не зря туристы-прямоходы за него по полторы сотни отваливают. Тут вам и любой свет, и электроподогрев спальника, и радиобуй. Пробить мембрану, развернуть антенну-зонтик, нажать кнопку. И на диапазоне спасателей в эфир пойдет: «Мэйдей, мэйдей, мэйдей…» Взять координаты легко. Но тогда…
Тогда придется идти без света.
Есть, правда, ночные очки. Они неудобны, натирают переносицу, для них все равно нужен какой-то свет – хотя бы свет звезд. Это вам не инфракрасные, нет. С другой стороны, говорят, что в подземельях инфракрасные бесполезны, потому что там все одинаковой температуры.
Выхода нет?
Почти.
Потому что есть спички, а еще рефлектор с фонаря снимается – и провода, кажется, хватит…
Итак, получилось: сам фонарь под дождем снаружи, антенна развернута, сигнал бедствия идет в эфир – а лампочка с рефлектором на тонком длинном проводе просунута в «крысиную нору», светит – и будет светить еще долго. Сейчас Артем пролезет туда, установит самый тонкий луч, направит вдоль туннеля – и, если туннель прямой, то и в километре отсюда в ночных очках будет что-то видно.
Он в последний раз выбрался наружу, постоял под дождем, чтобы намокнуть и стать скользким, мазнул для того же раскисшей глиной плечи – и полез обратно. Дождь показался ему необыкновенно теплым.
На пульте диспетчерской уездной спасательной станции включился дисплей, и длинноногая блондинка с бокалом в руке сказала, придыхая:
– Вы! Мужчина! Или вы так и проспите все мансы?
Она бросила в бокал окурок черной сигареты, внимательно посмотрела на то, как прозрачное вино становится буроватым и пенистым, быстро проглотила эту жидкость и превратилась в лягушку.