Там, за рекою, — Аргентина

Ганзелка Иржи

Из-под колес бьют фонтаны воды и песка.

Опасаемся за перегретые цилиндры. Несколько раз пытаемся свернуть к берегу и выбраться на более высокие места, но всякий раз неудачно. Дорога только одна — морем…

Все теперь зависит лишь от того, не подведет ли прерыватель-распределитель, выдержат ли провода, идущие к свечам. Все остальное неважно. Вся надежда на «татру».

— Осторожно! Тормози!..

— Не могу! Увязнем! Объеду!

В последнюю секунду мы заметили автобус Сантуса, болтающийся из стороны в сторону на глубоком песке

у самых волн. Он быстро теряет скорость. До него остается несколько метров.

— Куда? Справа мягкий…

— Влево! По воде!

На тридцатикилометровой скорости, поднимая фонтаны воды, проносимся мимо автобуса Сантуса, едва не задев его. Просто чудо!..

«Я не верил, что вы доедете»

18.30.

Счетчик пройденного расстояния показывает только 195. По карте мы должны уже быть на 211 километре, у маяка. Еще 16 километров.

С момента нашего старта у дюны прошло тридцать бесконечных минут. Останавливаться нельзя, ибо тогда мы не сумеем ни тронуться с места, ни выбраться из песка. На пляж и на неистовствующее море опустились сумерки. Сгущавшуюся темноту прошили сзади лучи фар автобуса Сантуса.

Пробился! Вот он приближается, обгоняет «татру», на минуту оглядывается на нас, и в свете наших фар видно, что он бодро улыбается. Молодец Сантус!..

— Сколько там на спидометре?

— Двести один. Еще десять километров.

Никогда километры не были такими долгими, как на этот раз. Волны одна за другой бьются о машину. Внутри нее полно воды. Вместе с песком она проникает и во втулки, и между листами рессор, и в тормозные барабаны, а возможно, и под капот, к двигателю. Не хочется даже думать об этом.

— Наклонись скорей! Освободи акселератор! Быстрее!

Мокрый песок через низ машины проник к рычагу акселератора, и его заело. Педаль подачи газа словно прилипла к полу: каждый раз при выжатом сцеплении мотор ревет на бешеных оборотах. Один из нас быстро нагибается и достает из-под педали полную горсть мокрого песка.

С каждой минутой море, поднимаясь, заливает все новые и новые дециметры пляжа. Мы уже потеряли представление о времени. Следим только за волнами и песком, срастаягь с механизмом борющейся машины.

— Свет! Впереди свет!..

— Маяк!

Конус света прорезал вдали темноту и пропал. Вот опять в ночной тьме вспыхнул спасительный луч. Волны бьются о низ машины, каждый натиск воды задерживает наше продвижение; становится страшно при мысли, что можно застрять почти у цели и в самый последний момент бросить «татру» на съедение морю, которое продолжает подниматься, поглощая новые метры пляжа и сжимая его до узкой полоски, заливаемой растущими волнами. Языки прибоя проскакивают уже за дюны. Приходится пробиваться по все более глубокой воде.

Напряжение доходит до предела.

Огненные бичи маяка полосуют ночь, до него почти рукой подать. Вдруг Сантус резко сворачивает с прямой дороги и направляет свою машину направо,

в ту сторону, где он бы еще секунду назад безнадежно завяз и остался на месте, ожидая медленной гибели. Это небольшая каменистая площадка под маяком Албардан, недоступная морю. Спасительный оазис в пустыне, полной ловушек, неистовства стихий и безнадежного мрака ночи…

Две машины стоят перед деревянным домиком смотрителя маяка. Трое рабочих, монтирующие здесь новый маяк, бурно приветствуют молодого Сантуса и с удивлением разглядывают нашу «татру». Сантус, как и мы, измученный этой драматической поездкой, медленно закуривает сигарету и выходит из своего автобуса.

— Я не верил, что вы доедете. Такого я еще не видывал, а я с детства езжу с отцом в Уругвай по пляжу. Удивительная машина! Хорошую школу прошли вы в Африке…

Выключив мотор, мы некоторое время продолжали сидеть, чтобы не выдать, как у нас дрожат колени. Точно такая же реакция, что и тогда, в Аргентине, в болотах около Мачагая; только в тот раз можно было переждать два дня или неделю, пока не подсохнет дорога. А сегодня на карту была поставлена наша машина…

Первые и последние

Фароль Албардан — одинокий маяк среди пустынных отмелей на берегу Атлантического океана.

Каждый вечер зажигаются и горят до рассвета нового дня его огни, оберегая жизни тех, кто в море. Каждый вечер на вершину тридцативосьмиметровой башни поднимается по темной винтовой лестнице его старый смотритель с мигающей керосиновой лампой. Он стирает пыль с громадных зеркальных отражателей, осматривает механизм старого, бережно сохраняемого аппарата, доливает керосин и зажигает спирт в горелке фонаря.

А потом во мраке над Атлантическим океаном вспыхивает луч света. Лишь на мгновение задерживается он в клочьях тумана над побережьем, медленно прощупывает низкие тучи и начинает свой ночной путь по горизонту. Круг за кругом, с неизменной скоростью своего часового механизма, с интервалами, которые отмечены на всех морских картах и в таблицах лоцманов всего мира.

— Нынче уж море вряд ли успокоится, — озабоченно заметил смотритель, привычным движением заводя часовой механизм.

Сильный ветер яростно налетал на ветхую башню, которая наперекор ему стояла почти сорок лет. Ее железные балки, разъеденные солью и влагой, стонали при каждом порыве бури.

Маяк Албардан вел свой последний славный бой, сопротивляясь из последних сил. Многие его перекрытия, некогда толщиною в дециметр, уже давно рухнули. К небу поднимаются лишь остатки свода. Неподалеку отсюда белеют в темноте очертания новой железобетонной башни, на 7 метров выше. Через несколько дней она примет факел, который в течение почти четырех десятилетий крепко сжимал в своей стальной руке старый маяк. Через несколько дней, в тот момент, когда ослепнут зеркала старого ветерана, на новом маяке Албардан вспыхнет другой, более яркий свет.