Там, за рекою, — Аргентина
Шрифт:
— Я приехал в кооператив за семенами и завтра начну пахать. — Он поднял на нас глаза, и нам показалось, что он пытается улыбнуться.
Положение на остальных чакрах северо-западнее Саэнс-Пеньи было ничуть не лучше. Десять, двадцать, тридцать гектаров — в зависимости от того, куда занесло прожорливую тучу. Колонисты разъезжались из кооператива с мешками новых семян и с надеждой, что второй посев будет более удачным.
В июле и августе, когда обычно хлопкоробы дают себе несколько дней отдыха от изнурительной работы в течение всего года, их снова можно было видеть на полях с запряженными в плуг двумя мулами или лошадьми, изредка с трактором, потому что agricol, как называют в Чако солярку, стоит на черном рынке ровно песо за литр, хотя официальная цена его 40 сентаво. Тучи легкой пыли поднимаются за плугом, пахаря за ним часто не видно. Затем наступает терпеливое ожидание дождя. На каждой чакре вы найдете примитивный дождемер, сделанный из старой
Сеют хлопок с начала сентября по декабрь. Иногда два, три раза подряд, если саранча пожирает посевы. Обычно через сорок пять дней после посева хлопчатник начинает цвести. Перед этим его прореживают, потом несколько раз окучивают и пропахивают. Окучивать нужно все время, до самого созревания, и чем чаще это делать, тем выше будет урожай. В январе среди кустиков можно увидеть первых сборщиков с малетами. В них уже исчезают первые коробочки, а на соседнем кустике хлопчатник еще только цветет. Лопающиеся коробочки собирают непрерывно на протяжении всего аргентинского лета и осени, с января по июль.
— И сколько хлопка ежедневно собирает такой сборщик? — спросили мы Ярку Вирта.
— Это зависит от навыка, — засмеялся он. — Новичок соберет килограммов сорок. Опытный сборщик втрое больше. Рекордный сбор достиг у нас здесь ста шестидесяти четырех килограммов.
— Саранча управляется быстрее, да?
— Если бы только саранча, — горько вздохнул Вирт и, помолчав, заговорил: — Это один из семи вредителей, каждый из которых стоит друг друга. Когда хлопчатник отцветает, на него нападает червь. Мы называем его «lagarta rosada», розовая ящерица. Он проникает в коробочку и пожирает все семена. Хлопок загнивает. Против этой дряни нет никаких средств. Есть еще гусеница picudo. Эта уничтожает цветы. Потом идет isoca — травяная гусеница. Однако вместо травы она с удовольствием жрет именно хлопчатник. Четвертый наш «благодетель» — красный паучок. После его нападения хлопок затягивается тонкой паутиной и вскоре засыхает. Но куда более опасный враг — лиственная гусеница — oruga de hoja, которая за день может уничтожить целых пять гектаров хлопчатника. Однажды на одном лишь кусте мы насчитали их более двухсот. К счастью, с нею можно бороться, но для этого нужны время и деньги. Килограмм парижской зелени стоит от пяти до шести песо, а хватает его только на гектар.
Кроме того, у нас здесь водятся муравьи, которым хлопок тоже пришелся по вкусу; они принимаются за него с корней.
— Так саранча, собственно, не является…
— Является, — перебивает нас Вирт. — Это самая мерзкая тварь, какую только можно себе представить. И мы до сих пор перед ней безоружны. Правда, у нас начали заводить спасательную службу, даже и геликоптеры есть, но это не очень-то помогает. Года два назад у моего соседа саранча уничтожила шестьдесят гектаров хлопчатника так быстро, что он не успел даже оседлать коня, чтобы сообщить о манге на станцию. Они сожрали и листья и кору. На поле остались только голые стебли.
В такой момент трудно удержаться, чтобы не похвастаться, что манту, если хотите, мы тоже видели. Двести квадратных километров, и направлялась она прямо в Сальту…
— Я знаю, это было в середине июля, после уборки урожая, — ничуть не удивившись, спокойно продолжал Вирт. — Гораздо хуже, если это случается между октябрем и январем, когда хлопчатник отцвел, а сеять вторично уже поздно. В это время саранча переселяется к югу — на пшеницу и апельсиновые сады. Одна самка саранчи — мы называемее langosta — откладывает от девяноста до ста двадцати яичек величиной примерно с рисовое зерно. Колония яичек похожа на колос пшеницы, свернутый спиралью. Через восемнадцать дней саранча вылупливается. Я знаю случай, когда небольшой мороз ударил весьма кстати: поля как раз кишели этой гадостью. Мы радовались, думая, что мороз нас спас, но в полдень вся эта лавина снова двинулась в путь. В это время у саранчи еще нет крыльев, поэтому бороться с нею легче. Мы ставим против них изгороди вот из таких листов жести, — сказал Вирт и обернулся к гальпону, где были сложены кучи жестяных прямоугольников шириною в полметра и длиною около полутора метров. — Из них устраиваются сплошные барьеры, иногда до пятидесяти километров длиной. В такие дни весь край поднят на ноги. Рядом с загородками выкапываются ямы, саранча падает в них, после чего ее поджигают или засыпают землей. Однажды сюда дошел слух, что в Бразилии, где саранча появлялась ежегодно, какой-то пройдоха построил мыловаренный завод и варил из саранчи мыло. И, дескать, прилично жил. Но об этом после, а сейчас я доскажу. Самый страшный погром мы пережили здесь в двадцать третьем году. Тогда под этой мерзостью исчезло все. Их были миллионы. Мы копали ямы день и ночь; работали все, кто мог держать лопату в руках, даже дети. Ямы эти имели три метра в ширину, добрых четыре метра в длину и без малого два метра в глубину. В них мог стоя уместиться человек. И за два часа они были полны! Двадцать четыре кубометра саранчи за два часа! Колонисты, которые видели это впервые, чуть не посходили с ума и стали возвращаться в Европу. И это случилось в тот год, когда за хлопок платили дороже всего.
— А можно спугнуть саранчу, когда она опустилась на хлопчатник?
— Иногда это помогает. В поле выпускается все живое: лошади, собаки, скот. Саранча поднимается и садится на поле соседа. Однажды произошел такой случай: все было ничего, как вдруг откуда ни возьмись на мой хлопчатник села саранча. Стали мы ее сгонять, но кусты были так ею облеплены, что пришлось отказаться от всех попыток. Случилось это поздно вечером. Целую ночь никто из нас не спал, каждый про себя думал, что придется потуже затянуть пояс. Утром встаем, саранча улетела, а хлопчатник не тронут…
— Хлопок — это и впрямь лотерея, — присоединилась к разговору жена Ярослава. — Помню, в тридцать шестом году мы только сокрушенно головой качали, глядя на поле. Был март, время, когда в других местах давно уже идет уборка. И нам тогда казалось, что хлебнем мы горюшка от такого урожая. Хлопок маленький, как укропик. Потом прошел дождик, и он стал расти у нас прямо на глазах. Мы подсчитали, что такого урожая уже не было больше десяти лет. Однажды в июле отец запряг лошадь и поехал в Саэнс-Пенью за трактором, который он хотел купить в рассрочку. Трактор ему охотно дали, каждый знал, что через несколько недель гальпоны будут полны. А к вечеру небо потемнело и пришла беда. Мы только и молили бога, чтобы саранча не уселась на наше поле. Отец вернулся затемно, а дома уже было как на похоронах.
— Мать плакала, слова выговорить не могла, — вздохнул Вирт. — Утром я все увидел собственными глазами. Коробочки, которые должны были через две недели открыться, валялись на земле, а кустики были обглоданы до самого стебля. Я отвез трактор назад, тем и кончилась у нас уборка урожая.
— …а что, собственно, привело вас в Аргентину?
Трудно сказать, скольким людям мы задавали этот вопрос. Это был не просто повод для знакомства и не праздное любопытство. Из тридцати стран, которые мы проехали к этому времени, только в двух мы не услышали ни чешской, ни словацкой речи. И не случайно ими оказались бывшие итальянские колонии — Ливия и Сомали. Для нас представляло огромный интерес выяснять, какие причины побуждали людей уезжать за границу. Мы пытались ставить себя на их место, чтобы понять, как чувствовали себя они в совершенно чуждой им среде и что двигало ими в то время.
Сегодня никто на свете не может сказать, сколько чехословаков живет в Аргентине. Каждая цифра лишь догадка. Не знают этого наши органы, не знает и чехословацкое посольство в Буэнос-Айресе. О множестве людей утеряны сведения, многие, умалчивают о себе умышленно. В нашей печати постоянно встречаются объявления о розыске какого-нибудь соотечественника. Его ищут родители, жена, родственники. Он прибыл в Аргентину тогда-то и тогда-то в последний раз откликнулся…
Если начать исследовать статистику о земляках, можно быть уверенным, что самым скудным источником окажутся аргентинские органы. В их списках находится лишь ничтожная часть тех, кто действительно приехал из Чехословакии или кого они считают чехословаками. Дело в том, что в Аргентине существует так называемый закон земли, по которому каждый родившийся в стране становится аргентинским гражданином, независимо от того, согласны на это родители или нет. Это причинило много неприятностей при репатриации наших соотечественников из Аргентины. Наши органы считали, разумеется, их детей чехословацкими подданными. Совершенно противоположного мнения на этот счет были органы аргентинские, которые не признавали наших паспортов. Это приводило к тому, что наше посольство вынуждено было ставить чехословацкие въездные визы в их аргентинские паспорта. Дети наших земляков подвергались многочасовым допросам аргентинскими чиновниками, которые шоколадом, лакомствами и угрозами хотели принудить их к заявлениям, что они — аргентинские граждане — уезжают под давлением своих родителей. Тогда детей разлучили бы с родителями, заставили бы проститься с мыслью о возвращении на родину.
Колония чехословаков в Аргентине следующая по величине за колонией в Соединенных Штатах. Много наших земляков живут непосредственно в Буэнос-Айресе и в его южном предместье Авельянеде; большая группа их работает на холодильниках в Бериссо. Чехословаки разбросаны по провинциям Сальта, Мендоса, Тукуман, Мисьонес, а мелкими группами, пожалуй, по всей территории Аргентины. Наиболее многочисленная группа находится в Чако. Сюда начали переселяться еще во времена Австро-Венгерской монархии. Но основная волна эмигрантов нахлынула в двадцатые и тридцатые годы.