Тамбу-ламбу. Три звонка
Шрифт:
— Ой ля! Ой ля! — закричал он.
Он протянул ладонь, на ней лежал маленький серебряный гривенник, измазанный вареньем. Это бабушка его запекла в пироге нарочно, чтобы он кому-нибудь достался.
— У меня ой ля! — радовался папа. Он обнял бабушку и стал с нею кружиться. — Ой ля! Ой ля! — напевал папа.
— Дело не в пироге, — рассказывал отец Володе, когда они шли обратно домой. — Дело не в пироге. Но это была очень весёлая игра. Игра нашего детства. Сколько было всегда догадок, кому из нас достанется ой
Володя, конечно, согласился, и они прокатились по реке до станции «Пляж» и обратно.
Дома мама развернула пакетик, в котором лежала её доля бабушкиного пирога.
— Удивляюсь! Сколько я ей давала рецептов, самых простых. Разве это пирог? — говорила мама. — Это же камень!
— Тося, перестань, — сказал отец.
И ни он, ни Володя не рассказали ей про ой ля…
… — Она! Всё она! — слышалось за стеной.
«Вот завтра будет выходной день, и мы опять поедем к бабушке», — решил Володя. Он так был доволен своим решением, что успокоился и уснул.
Белая птица
Но на следующий день они никуда не поехали — отца вызвали зачем-то на работу.
Володя пообедал и пошёл гулять. Двор нового дома был полон всяких сокровищ. Из-под земли торчали концы толстой проволоки, среди битого кирпича можно было разыскать ролик, пластмассовую дверную или оконную ручку. Мальчишки превратились в кладоискателей.
— Чур, моё! Чур, моё! Я первый нашёл! — раздавалось по двору.
Володя Рогов оказался счастливцем. Он нашёл совершенно целую тёмно-зелёную фаянсовую плитку с белой птицей. Ковырнул землю железкой, железка задела за что-то твёрдое, и вдруг плитка, с обратной стороны серая, ничем не приметная, перевернулась, и белая птица, распластав крылья, лежала у его ног.
— Чур, моя! — закричал Рогов.
И тотчас же набежали мальчишки:
— Дай поглядеть!
Володя держал плитку над головой, и все могли видеть её великолепие.
— Надо её на крепость проверить, — посоветовал кто-то из мальчишек. — Трахни её о землю.
— Найди сам и трахай, — ответил Володя.
Дома он вымыл плитку под горячим краном, и она засияла…
— Наверное, в квартире люкс такие, — сказала мать. — В пятом подъезде квартиры для академиков, там такие, а у нас, видите, можно только, до половины облицевать ванную, да и то обыкновенными плитками.
Володя поставил плитку на полку для книг. Смотрел на неё и радовался…
Плитка как зелёное море. Если сидеть тихо и долго смотреть на неё, кажется, что птица то опускается, задевая крылом взметнувшуюся волну, то взлетает вверх. Птица может сложить крылья и покачаться на волне, может нырнуть… Это морская птица. Она счастливая. Она может плавать в море сколько хочет.
Володя был на море. Они летом ездят к морю, море от их города недалеко. Если вечером сесть в автобус, к утру приедешь. Володя часто думает о море и почти всегда, когда засыпает.
Небо тоже похоже на море. Когда смотришь с берега, то море и небо где-то далеко встречаются. И кажется, что там они вместе. Вот в зелёном море мелькнула тень. Может быть, проплыла медуза, а может быть, рыба. Поймай её, птица!
Сверкнуло солнце. Это зажглась лампа. Пришёл с работы отец.
— Дома Владимир? — спросил он.
Мать ответила:
— Дома. Наверно, читает…
Володя заслонил плитку с морем книгой, а потом повернул её так, чтобы свет от лампы на неё не падал и чтобы её никто, кроме него, не видел.
Это была чудесная находка. И повезёт же так человеку! «Если я познакомлюсь с капитаном, — думал Володя, — я непременно покажу ему белую птицу».
Все эти дни Володя, если видел на улице человека в морской форме, то либо догонял его, либо спешил навстречу. Но капитана Проценко, которого, конечно, он узнал бы сразу, он ещё не встретил.
Унывать Володя не унывал. Во-первых, прошло ещё очень мало дней. А потом, он надеялся, что они всё-таки встретятся. Непременно встретятся.
«А почему всё сто и сто?»
Время шло и приносило новые заботы.
В пятом классе «А» шёл пионерский сбор. Отряд принимал план по пионерской двухлетке.
— «Посадить сто деревьев, подарить детскому саду сто книг, — читала Нина Короткова, похожая на Шурину подругу Настеньку. — Сшить сто воротничков для нахимовцев, наших шефов».
Нина читала: громко, чётко, останавливаясь на запятых и точках.
— А почему всё сто и сто? — спросил Миша Коршунов.
— Я что, неясно читаю? — удивилась Нина.
— Ясно. Только я не понимаю, почему сто? Нас тридцать человек, мы можем посадить сто деревьев. Решим и посадим, это не так уж трудно. Но почему же сто книг?
— Странный вопрос! Надо же указать, сколько.
— Ничего странного. Я, например, отдам книги, которые я читал, когда был маленький, и другие отдадут, сколько смогут. И получится столько, сколько будет.
Не задал бы Миша вопроса, сбор шёл бы и шёл, а тут поднялся такой галдёж! Все спорили, доказывали, соглашались и не соглашались.
— Тише! — кричала Нина Короткова, взобравшись на стол и размахивая двухлетним планом.
Миша Коршунов уже ничего не спрашивал и никому ни на что не отвечал. Он сидел, зажав уши, и молчал. Рядом с Коротковой на столе очутился Рогов. Он поднял руку:
— Я сейчас скажу, почему сто!
И он очень толково объяснил, что сто — это план, меньше которого нельзя выполнять, а больше — пожалуйста, сколько угодно. Например, можно собрать триста книг и даже тысячу, никто не запрещает. А чего все орут, просто непонятно.