Тамерлан
Шрифт:
По ещё не просохшей извёстке он узнал ряды вчерашней кладки. Определился изразцовый узор на одной линии, составившей ряд синих мозаичных звёзд.
Показалось, что сделано мало: как и дед, Мухаммед-Султан был нетерпелив со строителями, ему думалось, что строить можно гораздо быстрей. Он попрекнул бы, даже припугнул бы зодчих за медлительность. Но зодчие ещё не пришли. Лишь бездомные каменщики, остававшиеся здесь ночевать на длинных, пыльных войлоках вдоль ещё сырых стен, спали, прикрывшись домоткаными халатами или серым рваньём. А кому совсем
Мухаммед-Султан прошёл мимо, будто они лишь кучи глины и щебня, сваленные у стен.
Выйдя на задний двор, где бывал редко, Мухаммед-Султан вдохнул острый парной запах конюшен и увядшей люцерны. Конюхи мыли и чистили неспокойных лошадей, прежде чем заседлать в поставить их под навес на переднем дворе, где полагалось держать лошадей наготове. Лошади артачились, но конюхи не решались на них покрикивать в столь раннее время, когда в доме ещё спали.
Обходя по голубовато-белой земле чёрные пятна луж, Мухаммед-Султан вышел к протянутой вдоль длинной стены террасе, накрытой весёлой росписью невысокого потолка.
Здесь повсюду сидели домашние рабы и слуги, ожидавшие не царевича, а домоправителя или ключарей, чтобы каждому заняться своим делом — кому нести припасы на кухню, кому отвешивать ячмень на конюшню, кому выдавать известь строителям.
Наскоро одевшись, Мухаммед-Султан поехал к деду, успокаивая себя: «Старик, не смыкавший глаз во всю эту ночь, на заре проспит дольше обычного».
На галерее Синего Дворца, где придворным полагалось степенно ожидать приглашения к повелителю, вельможи, съехавшиеся на приём, тревожно толпились, перешёптываясь, озабоченные, помрачневшие.
Мухаммед-Султан не остановился расспросить о причинах их тревоги: он, как и дед, не любил спрашивать; предпочитал узнавать обо всём стороной или от проведчиков, — самому спрашивать людей считал унизительным для своего достоинства.
В дверях его встретил амир Шах-Мелик, которого за испытанную верность и смелость любил Тимур. С Шах-Меликом Мухаммед-Султан бывал в походах, бок о бок с ним бился в битвах; случалось им и пировать рядом и ночевать у одного костра.
— Что-то вельможи сегодня… — пожал плечом Мухаммед-Султан, больше удивляясь, чем спрашивая.
— Государь не велел никого к себе пускать. Он удручён поведением мирзы Мираншаха и не желает видеть людей.
— А вельможи?
— Одни говорят: «Государь заболел»; другие: «Опечален, оплакивает участь своего заблудшего сына».
— А государь?
— Никого не допускает к себе.
— Видели его?
— Нет. Приёма не будет. Всем разрешено ехать домой. Но все толкутся, ждут: может, он пожелал испытать их усердие!
— А вы?
— Тоже. Вдруг я ему понадоблюсь?
Мухаммед-Султан ничего не ответил и прошёл к деду.
Тимур сидел в той небольшой комнате, где в эту ночь заснул армянский купец.
Пушка уже не было; едва он проснулся,
— Выспался? — спросил Тимур своего наследника.
В этом вопросе Мухаммед-Султан уловил насмешку: «Я, мол, старик, Повелитель Мира, если надо, обхожусь без сна, а у тебя, мальчишки, сил меньше, тебе отдых необходим, сон в саду между розами!»
Может быть, Тимур и не насмехался; может быть, это лишь почудилось мнительному, самолюбивому царевичу, но Мухаммед-Султан не сумел скрыть обиды:
— Не до сна было. Ездил домой осмотреть строительство.
— Нравится?
— Медленно работают.
— А ты плетей не жалей. Корми людей мясом досыта и без жалости бей их ремнями. Они станут проворней, дело пойдёт веселей.
— Развеселю!
— Ты умеешь!
В этих словах была долгожданная похвала. Ещё года за три до этого, перед походом в Индию, дед приказал Мухаммед-Султану построить или обновить крепости на границах с монголами. Тогда намечался поход на Китай, и следовало на пути туда поставить передовые войска, сложить надёжные припасы для войск, привести в порядок окрестные области.
Мухаммед-Султан обновил обветшавшие стены во многих городах, крепко и хорошо сложил новые надёжные крепости, но дед пошёл не в Китай, а в Индию, и за событиями индийского похода забылось, как быстро, в глухих степях, воздвиг Мухаммед-Султан стены из кирпича, сумел воодушевить усердных строителей, жестоко наказать нерадивых и подавить непокорных.
Только сейчас, вскользь, сказал дед те два слова, которых Мухаммед-Султан ждал три года: «Ты умеешь!» И Тимур, заметив, что внук понял похвалу, спросил:
— Что во дворце?
— Вельможи толкуют, будто вы, дедушка, вестями о Мираншахе омрачены.
— Это хорошо.
— Не понимаю.
— Пойди подтверди: «Дедушка весь в слезах. Никого не хочет видеть!» А ко мне проведи поодиночке, стороной, амира Шах-Мелика, амира Аллахдаду, Рузмат-хана. Поодиночке. А прежде пошли ко мне Улугбека. Прежде, чем приведёшь амиров. Понял? И заготовь указ: амиру Мурат-хану ехать в те города, что ты строил по границе с монголами. Чтоб он проверил, целы ли там припасы, сколько их там, каковы войска.
— В припасах амир Мурат-хан не ошибётся. А в войсках он мало смыслит, дедушка.
— Запасы проверит, и хорошо. Надо, чтоб он это время был подальше от сестрицы, от царевны Гаухар-Шад. Пока он здесь, ей в Герате многое слышно из того, о чём шепчутся в Самарканде. А зачем им там всё слышать?
— Вчера от него поскакал гонец с письмом в Герат.
— Когда?
— Вчера, дедушка.
— Когда, спрашиваю, после приезда твоей матери?
— После пира у царицы-бабушки.
— Сейчас же отправь надёжного гонца вслед. Настичь, письмо взять! А амиру нынче ж заготовить указ: чтоб завтра до свету он выехал к северу. Ступай, распорядись.