Тамерлан

Бородин Сергей Петрович

На дворе завьючивали верблюдов.

Пушок хозяйственно прошёл среди тяжёлых вьюков, подозвал услужливого караван-вожатого и негромко заговорил с ним.

Юркие приказчики следили за вьючкой, покрикивая на вьючников либо подсобляя им укладывать кладь поскладней на покорно возлежащих верблюдов. По восемь пудов мешок, по два мешка на вьюк.

Позвякивая ключами, кладовщики присматривали за рабами, таскавшими со складов мешки к вьючникам.

А в стороне седлали или рассёдлывали лошадей. Какие-то всадники входили, ведя в поводу своих усталых

лошадей; другие оглядывали оседловку, прежде чем выехать со двора.

На этом дворе, засорённом сеном и всяким мусором, было шумно от окриков, разговоров, конского ржанья, верблюжьего рёва. Никто и не взглянул, когда прибыли сюда трое всадников, опалённых горячим ветром, потемневших от степной дороги, от долгой езды.

Один из них, кинув наземь поводья, даже не обернулся, принял ли их конюх, решительно пошёл ко дворцу. И хотя он не потрудился даже отряхнуться, даже лицо не обтёр от пыли, хотя ни на вельможу, ни на полководца не был похож, стражи беспрепятственно его пропустили через нижнее крыльцо во дворец: позади его шапки свисала красная косица гонца.

Хотя Пушок и не знал Аяра, но купцу в этом гонце сразу полюбилась беззаботная лёгкость, с какой Аяр шёл через двор; понравился весёлый, смелый, сметливый взгляд его быстрых глаз.

Любуясь, как шёл Аяр — прижав локти к телу, чуть наклонив набок голову, не глядя по сторонам, собранный, складный, — Пушок смотрел ему вслед, пока Аяр не вступил в чертоги повелителя.

Там, так же без промедленья, гонца провели к Мухаммед-Султану.

Царевич стоял с Музаффар-аддином и о чём-то настойчиво выспрашивал этого хмурого высокого амира.

Увидев Аяра, Мухаммед-Султан отошёл от амира, сказав:

— Постойте здесь да припомните: ясно надо вспомнить каждое его слово… Поняли? Каждое слово!

И подошёл к Аяру:

— Ну?

Аяр молча протянул царевичу бумажник.

Мухаммед-Султан, стоя спиной к амиру, раскрыл бумажник, осторожно ногтем, не разрывая, сколупнул ярлычок и развернул письмо.

— Оно самое! — сказал царевич, не отрывая от письма глаз. — Иди.

Аяр так же молча вышел. А Мухаммед-Султан, даже не глянув на амира, понёс письмо к деду.

Сколько ни сновал Садреддин-бай по всем закоулкам базара, сколько ни шарили по всем чуланам самаркандские кожевенники, кожи иссякли.

— Что ж, с наших стад, что ли, кожу сдирать? — гадали кожемяки. — Да за день её не вымнешь, а надо скорей.

Ветер мел мусор по опустелым рядам. Купцы толпились, шепчась или крича, в базарных углах, оставив впусте переулки с пустыми лавками.

Проходили какие-то караваны. Перед ними сторонились, не прерывая разговоров, не глядя на ковровые, изукрашенные кистями наряды верблюдов, на багровую бахрому их уздечек, на пунцовые султаны над головами, на причудливые знаки их тканых покрывал, на поклажу, отправлявшуюся в далёкие дали либо донесённую издалека в Самарканд. Что за дело базару до проданного товара; что за дело купцам до чужих поклаж, когда нужен товар, которого на базаре нет.

За всей этой суетой

никто и не приметил, как под вечер сюда вошёл через Железные ворота большой караван. Никто не посмотрел, как ехали впереди караван-вожатый с хозяином. Как бодро ступали верблюды, хотя никогда не бывает у них такой бодрости после большого перехода. Как ехали на бодрых конях приказчики и на сытых ослах караванщики, как лишь чуть запылились, будто только что навьючены, ковровые покрывала на вьюках. Никто не приметил и того, что вошёл караван без охраны.

Караван прошёл через торговые ряды к Тухлому водоёму, и хозяин с караван-вожатым сошли у караван-сарая армянских купцов.

Так велик был караван, что не мог вместиться во дворе у армян. Пришлось вводить верблюдов во двор по десятку. Едва, развьючив, выводили одних, на их место вели следующих.

Ожидавшие своего череда верблюды заполнили всю улицу веред караван-сараем.

Жевавшие в харчевнях завсегдатаи отодвинулись от еды, разглядывая теснившихся, ревущих верблюдов. Голоса беседующих глохли в жалобном верблюжьем рёве. Уже не жареным мясом пахло в харчевне, а потной верблюжьей шерстью.

— Что за караван? — гадали в харчевне. — Откуда? На конец пути пришли, а у верблюдов на губах зелёная слюна висит. Видать, недавно кормлены.

— Да гляньте-ка, это ведь пограбленный армянин!

— Откуда? Он на Орду с караваном ушёл.

— Он!

— Похож!

Уже не до еды стало, не до бесед: что за притча, с одним караваном ушёл, с другого слезает?

А он слез, Геворк Пушок; слез и стоял в воротах, приглядывая за развьючкой.

Он так был занят этим, что не приметил, как мимо прошёл и засел в соседней харчевне столь полюбившийся ему Аяр.

Вручив бумажник царевичу, Аяр ушёл на воинский двор, отчистился, отмылся, шапку с косицей оставил, а надел простую тканую тюбетейку и пошёл пройтись по городу.

В здешней харчевне ему нравились маленькие, едкие от приправ пельмени. Ожидая их, он устало поглядывал на развьючивающийся караван, на серую струю воды, падавшую из каменного желоба в Тухлый водоём.

А слух о прибытии армянского купца уже нёсся по базару, как дымок, гонимый вечерним ветром.

Вокруг караван-сарая уже собрались ротозеи и обессилевшие от нынешнего безделья купцы. Поглядывали в просветы между верблюдами. Пригинались, чтоб глянуть из-под верблюдов, истинно ли по ту сторону каравана стоит Пушок или кто другой, схожий.

Нет, это был Пушок!

Кое-кто из более деловых пошёл в обход длинного каравана, чтоб зайти на ту сторону и подобраться к Пушку.

Всех опередил Садреддин-бай.

Он появился перед купцами, обсуждавшими приезд Пушка. Едва он поднял голову к вьюкам, ноздри его дрогнули.

«Кожи!»

Он быстро обернулся, опасаясь, не уловил ли кто-нибудь этот ожегший его душу вопль. Но душевные вопли не слышны для окружающих.

Садреддин-бай вплотную подбежал к каравану. И ещё яснее уловил знакомый, вожделенный, восхитительный запах кож!