Танцы с медведями
Шрифт:
— Вот и вы, дражайший ангел! — Художник был тощий, как борзая, и нервный, как две легавые. — Я умер тысячу раз за время вашего отсутствия.
— Мне пришлось хуже, — сухо заметил барон. — Он, по крайней мере, не делил стол с придурком.
Барон был богат и красив, хотя в его кругу это было само собой разумеющимся, а его влиятельность в области политики являлась плюсом для Зоесофьи. Но главное, он считал себя умным, а такие люди неизменно и с восхитительной легкостью поддаются манипуляции. Он подался ближе к экрану и произнес негромким игривым тоном:
— Скажи, ma petite minette, [9] каков кратчайший путь в твою спальню?
— Через свадебную часовню, — рявкнул неженатый художник.
Зоесофья позволила себе спешно подавленный смешок.
Барон поморщился, но тотчас парировал:
— Милая барышня, наивный… юнец подталкивает вас на мрачный путь. Сам я проделал его и не могу рекомендовать ни опыт, ни конечную перспективу.
— Но я сделал даме приличное предложение, — возразил художник.
— Вы забываете, что все Жемчужины обещаны князю Московии.
9
Моя маленькая киска (франц.).
— Следовательно, ваши слова означают, что, дабы предать свою жену, вы требуете от Зоесофьи наставить рога князю?
Все произошло мгновенно — слишком быстро, чтобы Зоесофья смогла вмешаться, даже если бы правила их «жемчужной» игры позволяли. Барон шумно втянул воздух. Вставая, он задел стол: ложки и чашки зазвенели.
— Такого оскорбления я не потерплю! — воскликнул он громко. — Сударь, я предоставляю выбор оружия вам.
Художник тоже почему-то оказался на ногах. Он был столь незначительной персоной, что Зоесофья не увидела, как он встал.
— Тогда я выбираю холст и масло, — заявил он. — Каждый из нас напишет карикатуру на другого. — В своей ярости он выглядел как терьер, дразнящий быка. Разумеется, от усов проку не было. — Победителя определят голосованием…
— Ха! Краска не оружие. Дуэль не дуэль, если нет риска получить смертельную рану.
— Пожалуйста, позвольте мне закончить. Портрет-победитель будет выставлен на публичное обозрение на месяц за счет проигравшего.
Барон побелел. Затем сел на место.
— Этот вызов недостоин дворянина, — проворчал он, — и я отказываюсь принимать его.
Во время перепалки в зале воцарилась тишина. Теперь вокруг поднялся шелест аплодисментов. Художник покраснел от удовольствия.
— Остроумно, моя морковка, — проворковала Зоесофья, — и поэтому ты должен быть вознагражден. Эй, ты! — Она щелкнула пальцами слуге-сервилю, обслуживавшему столик. — Следи за мной внимательно. Затем прими мой облик.
Сервиль уставился на нее тяжелым змеиным взглядом. Потом с легкостью, доступной лишь тем, кто лишен истинного самосознания, принял вид и позу Зоесофьи.
— Теперь делай в точности, как я.
Зоесофья нежно подняла руку, и сервиль принялся копировать ее жесты. Он двигался так, словно был ее тенью. Ее пальцы коснулись щеки художника. Она шагнула вперед, в его объятия. Ее подбородок приподнялся, и ее губы встретились с ртом молодого человека. Язык Зоесофьи мелькнул и спрятался.
Разделенные несколькими футами пространства, она и художник поцеловались.
Наконец, Зоесофья отступила на шаг, изящно извлекая свой заменитель из объятий живописца. Еще секунда — и сервиль принял исходную форму.
Барон наблюдал за этим представлением со смесью изумления, похоти, ярости и унижения. Внезапно он развернулся спиной к гостям и вылетел из бального зала посольства. Зоесофья уже не сомневалась, что на чаепитии в следующий вторник она недосчитается либо одного, либо другого поклонника.
В итоге посиделки вышли весьма забавными.
Хортенко поднялся по лестнице из подвала со спокойной душой и легким сердцем. На первом этаже его ждал лакей с горячим полотенцем, которое хозяин использовал, чтобы стереть случайные следы крови, оставшиеся у него на лице и руках. После этого он прошел в библиотеку и занялся последним отчетом Пепсиколовой, который лежал на боковом столике. Хортенко внимательно прочел его от строчки до строчки. Рапорт интересно сочетался с его собственными наблюдениями за поведением посла.
Затем Хортенко дотронулся до ближайшего колокольчика.
Дворецкий материализовался на почтительном расстоянии от хозяина.
— Бренди, ваше превосходительство?
— Стаканчик.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
Хортенко поболтал напиток в стакане, глядя на текучую жидкость и наслаждаясь ее ароматом. Мсье де Плю Пресьё несомненно настроен обмануть его. А это, вероятно, означало, что в конечном итоге посла придется с пристрастием допросить. Но прежде, чем Хортенко предпримет столь необратимый шаг, ему понадобится подтверждение князя о правильности своего решения.
Ведь именно князь Московии являлся главным арбитром в подобных делах. Не следовало действовать вопреки его суждению.
Хортенко прокрутил в памяти свою последнюю беседу с послом. «Да я бы сам взял в руки кнут», — сказал тот. Хортенко усмехнулся. Видимо, псоглавец совершенно не разбирался в современных пытках, осуществляемых компетентными профессионалами. Но очень скоро он все узнает.
Хортенко пригубил бренди и снова позвонил дворецкому. Когда тот возник в дверях, он произнес:
— Две собаки умерли. Пожалуйста, уберите их трупы и немедленно где-нибудь закопайте.
— Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
Хортенко откинулся на спинку кресла с довольной улыбочкой. Он был человеком методичным и не терпел беспорядка.
6
Дневного света Аня Пепсиколова не видела годами. Подвальный бар, где она ежедневно встречалась с Даргером, был самой высокой точкой в ее путешествиях. Ну, конечно, еще имелся особняк Хортенко, хотя этот унылый дом давно стал для Пепсиколовой преисподней. По ее мнению, он ушел в землю гораздо глубже, чем мрачные непроглядные убежища Москвы. Аня даже не надеялась увидеть верхний мир. Запертая в темном лабиринте, она была словно привязана к тонкой и неразрывной нити судьбы, которая наматывалась на скрытую ось. Какой-то злой рок неуклонно притягивал Аню внутрь, к подземному центру, где ее ждали лишь безумие и смерть.