Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
Приехала в Переделкино и сразу передвинула мебель в номере — по-своему разумению наладила «фэн-шуй».
На что горничная мне сказала строго:
— Будете уезжать — поставьте все на место.
Оказывается, в этой комнате всегда останавливается слепой поэт Эдуард Асадов — тут каждая вещь для него должна быть привычна и под рукой.
Вспомнила, как в Доме творчества в Коктебеле он стоял на набережной с тростью, и лицо его было обращено к морю.
Эдуард Асадов — за столом в Переделкине:
— Серафимы, Херувимы… Кто их там разберет, эту небесную канцелярию. Вот попадем туда — увидим. Если бог даст, что Бога нет, тогда не увидим ничего.
— Экий вы богохульник, — отзывается его собеседник.
— Я — да, — отвечает Асадов. — У меня свои отношения с Богом. Но больше никому не советую.
Наш дядя Толя всю жизнь собирает марки, меняет, покупает, отслеживает.
— Немецкие марки времен войны? Это интересно! — он говорит. — Но только без Гитлера, этого мерзавца.
Моему папе Льву прописали уколы. Но нам все время некогда забежать к нему.
— А я могу выйти в метро, — предложил Лев. — Договариваемся — какой вагон: передняя или задняя дверь, поезд подъезжает, двери открываются, а я уже стою со спущенными штанами. Леня быстро делает укол, двери закрываются, я надеваю штаны, а вы едете дальше.
Асар Эппель, узнав о том, что переводчик Миша Липкин ходит в семинар к нему и к нам с Бородицкой, воскликнул:
— Ходить к Маринам и ко мне — это все равно, что бегать за продуктами в «Седьмой континент» и в «Пятерочку»!
— Правда, он не оговорил, — заметил Миша, — кого подразумевал под «Пятерочкой», а кого — под «Седьмым континентом».
Режиссер Татьяна Скабард снимала фильм про Леню Тишкова для программы «Острова». Они ездили на Урал, в маленький затерянный между сопками городок Нижние Серги, где родился и вырос Леня. Снимали родной деревянный домишко на краю озера с печной трубой, баб с коромыслами, детишек на салазках.
В конце фильма Скабард спросила:
— Лень, ты чувствуешь себя по-настоящему русским человеком?
— Я чувствую себя человеком мира, — ответил Тишков.
— В кои-то веки решила снять фильм о чистокровном русском! — всплеснула руками Скабард. — С таким трудом отыскала его среди несметных полчищ метисов и мулатов, так он оказался — человеком мира!..
Люсин приятель Гена Маслов заранее поставил себе памятник на кладбище, где отразил все свои достижения и регалии.
— А теперь, — сказала Люся, — Маслов хочет напечатать альбом — кого он любил и кто любил его.
Я спрашиваю:
— А это будут два разных альбома?
— Наверное, один, — ответила Люся, — он собирается его издать за свой счет.
— Чтобы разослать по библиотекам? — спросил Леня.
Желая отдохнуть от сухумской разрухи, Даур Зантария кочевал по Москве. Некоторое время он обитал у нашей подруги, художницы Лии Орловой.
Она ему:
— Абхазский сепаратист, закрой за мной дверь!
— Иди-иди, — отвечал он, — клерикалка, мракобеска, обскурантистка…
— Я был в Пицунде, — рассказывал мне Даур, — пустой пляж, пустое море. Идешь — никто не мешает, правда, никто и не помогает. Денег нет вообще! Абхазских еще нет в природе, а русские не имеют хода. Впрочем, и русских ни у кого уже нет. Лия хотела поехать в Абхазию. Но там такая шпиономания, ее арестовали бы как шпионку. Сейчас там нельзя одной тихонько купаться в море. Неопытная, но энергичная служба безопасности не дремлет. Они схватили незнакомого чеченца. А где-то в болгарском романе читали, что нужно вколоть аминазин, чтобы развязать ему язык. Но вкололи такую дозу, что он только сказал «Аллах акбар» и умер. Повсюду царит ужасная мистика: в этого бес вселился, в того вселился дьявол, везде видят чертенят. Сидят, как в колодце, пять лет — совсем нет никакой связи. Местные дельцы, имеющие спутниковые телефоны, на моих глазах поднялись на гору — пытались установить связь, — но туман, то, се, — ничего не получилось. Я все там роздал, кроме любви к тебе, ибо любовь к тебе — это то, из чего я состою!
— Когда я упал с инжира, — он говорил, — а как может быть иначе, если такой туберкулезник, как я, залез на инжир, ты знаешь инжир? — к нам вся деревня сбежалась — кто чачу несет, кто помидоры, кто баклажаны, ты знаешь баклажаны? Это такие огурцы, только фиолетовые!..
— Я оброс, — жаловался Даур, — и теперь похож на Бетховена в абхазском исполнении. Что мне делать? Идти в парикмахерскую по сравнению с твоей стрижкой — все равно, что отправиться в публичный дом вместо родного пристанища. Я понимаю, ты очень занята. Это я только и делаю, что ращу себе волосы.
— Ну вот, теперь совсем другое дело. Шагаю по улице — все смотрят на меня, говорят: «Сам так себе, но прическа — пиздец!»
Я — Лёне:
— Дай Леве свой носок, он тебе заштопает. Его в детстве баба Мария научила отлично штопать.
— На лампочке? — спрашивает Леня. — Так и вижу — он берет лампочку в руку, и она загорается от его руки. Не ярко, но достаточно, чтобы видно было, что штопаешь. Так он штопает, штопает, устает, лампочка гаснет, а он все уже как раз заштопал.
— Надо при любом удобном случае всем предлагать что-нибудь заштопать, — говорит Лев. — Теперь это никому не нужно, а звучит очень мило.
Зубной врач Алексей Юрьевич:
— Однажды мы проводили профилактику на часовом заводе. У нас там был стоматолог Паша, всегда пьяный, всегда! И вот он в таком состоянии орудует бормашиной, и вдруг ему становится плохо. Он все бросил, встал, и его стошнило. Тогда он поворачивается и говорит: «Приема сегодня не будет, доктор заболел». В конце концов его выгнали, но только за то, что он, рассердившись, щипцами схватил за нос заведующего стоматологическим отделением и таким образом водил его по коридору. Вообще, — завершил этот рассказ Алексей Юрьевич, — я так люблю разные истории про знаменитых врачей, особенно про доктора Чехова…