Танец на лезвии бритвы
Шрифт:
Промелькнула перед глазами круглая небритая физиономия и застыла. Я молча развёл руками — жест был понят и пара тихо исчезла — расположилась на сиденьях у входа и ехали, тяжело думая о чём-то своём.
Раздвинулись дверцы, и вошёл третий. Крупный лоб мыслителя и манеры лорда. Среднего роста, потёртое старомодное пенсне, несказанно помятый, и в то же время чистенький и добродушный. Он перебросился несколькими фразами с парочкой и почему-то направился в моё купе.
— Будет просить деньги — скажу — иди, накуй! Забодали, — и я демонстративно уставился в окно.
Сиденье напротив скрипнуло.
— Тётенька Зима упрямится, уходить не хочет. Ничего, скоро Солнышко припечёт, станет ей в шубе жарко — никуда не денется — улетит на Север в свои ледяные чертоги, — сказал я. Если честно — чёртова фраза вырвалась неожиданно для меня — сам с собой вслух я ещё не разговаривал.
— Вы писатель, молодой человек? — бомж продолжал смотреть в окно.
— Да нет — журналист. Веду рубрику в газете… — я искоса взглянул на любопытного старичка.
Название на него не произвело ни малейшего впечатления. Я даже немного оскорбился за свою альма матер.
— "Ё-моё зверьё" называется…
— О старших братьях наших?
— Старших?
Мы повернулись одновременно.
— Есть такая гипотеза: животные — падшие люди. Покорившиеся страстям…
— А люди, выходит, просветлённые звери?
Молчит.
— Мне лично нравится "наши младшие братья". Вот про них самых… По письмам читателей. Лучшие — призы получают от спонсоров — у нас крутые спонсоры! Если у вас есть история, можете рассказать — я её опубликую. Может утюг какой выиграете…
— К сожалению, молодой человек, нет у меня истории про кошку или собаку. Есть про одного человека, который долго стучался в поисках истины… И вот когда лишь отблеск её пал на объятую тьмой землю под ногами и всего то надо было взять возгоревшийся фонарь и нести, понял, что он слаб и немощен, и совсем не готов к упорному труду, тягостям и открытому непониманию — так разрываешься между беспечным ребёнком, наивным и доверчивым и каким то чужим самому себе прежнему… — старик умолк.
— Извините, вы — писатель?
— Нет, молодой человек, я не писатель. Я Свидетель. Только не подумайте…
Я, якобы смущённо — именно это я и подумал, пробормотал — «Башню» сносит и заносит…
— Вы далеко не глупец, молодой человек. Другое дело — что толку вести борьбу с самим собою, если гордыня борется с комплексом неполноценности.
— Вот чёртов старикан! — я мысленно уронил его вставную челюсть.
— Нет журналиста, который не хотел бы стать писателем — вы это имели в виду?
— Не совсем. Впрочем, вы прекрасно поняли, о чём я сказал, верно?
Я кивнул.
— Извините, но я уже собираю материал. Работы по горло. И почему бы вам…
— Не написать всё самому? — улыбнулся старик. — Видите ли — я скоро опять умру.
— Как это? — я отодвинулся.
— А так — приходит срок и я засыпаю.
— Так все засыпают.
— Но не все просыпаются помолодевшими. Мне опять станет, как и тогда, в тот роковой день… Самое печальное, что я забываю почти всё — остаются жалкие крохи. Поверьте, молодой человек — за две тысячи лет я много повидал, многое узнал…
"Если у больного навязчивый бред — дайте ему выговориться,
— Эх, молодой человек, мой вам совет — присматривайтесь к прохожим… и никогда не делайте поспешных выводов. А всё было так… Я сидел дома. Снаружи донёсся сильный шум.
— Что случилось? — спросил я у привратника. Он и рассказал мне, что, дескать, арестовали человека, выдающего себя за сына Бога! Жар любопытства снедал меня. Я накинул плащ и вышел.
Было жарко. Душно. Я увидел толпу, заполнившую улицу — в те времена зрелища были нечасты, поэтому казни всегда привлекали множество народа. Воняло чесноком, дешёвым вином и потом. Я поморщился. Сегодня собралось много гоев… Как никогда. Пока я стоял, воришка срезал у меня кошель… Это мне испортило настроение. Да… Зеваки в толпе оживлённо переговаривались. Кто-то сказал, что смутьяны перебили всю стражу, посланную за их учителем. Толпа одобрительно зашумела. Пока показалась сама процессия, я узнал ещё много чего — что новый пророк исцелял немощных, даже слепых, что в любимцах у него был смазливый юноша, что якобы даже стихии и мёртвые повиновались ему. И вот показался тот, на чей последний вздох пришли полюбоваться те, которых он, если рабы не врут, целил. Окружённый солдатами, пошатываясь под брусом, брёл худощавый молодой мужчина. Он подложил рубаху, сложенную в несколько слоёв… На спине вспухли рубцы, струйки пота оставляли серые разводы. «Царя» украшал терновый венец. Волосы облепили лицо.
Солдатам тоже было нелегко в тяжёлых шлемах. Пот заливал глаза. Они бранились и поторапливали преступника, который еле тащился, тяжело дыша. Из-под колючек, впившихся в кожу сочилась кровь… Он споткнулся и чуть не упал. Солдаты загоготали. Остановился в тени дома — перевести дух.
— Богохульник! — крикнул я, — не оскверняй моей стены.
Он повернул осунувшееся лицо — полыхнули глаза, и прохрипел, — Просящему не отказывай… Жди меня в его Царстве, что дороже тебе Божьего…
— Всё ясно — секту посещал и перегрузил свой старенький умишко… — я наклонился, изображая жгучий интерес.
— … рассмеялся. Сотник цепко взглянул на меня и рявкнул — Дорогу! Потом ткнул пальцем в грудь моего соседа и показал на лестая, [13] изнемогающего под тяжестью. Симон никогда не отличался доблестью… Солдаты подбодрили его парой ударов. Симон поволок… Я же… прожил долгую жизнь и вот однажды я заснул, и воссияло Солнце, и…
— Солнце?
Старик поправил пенсне.
— Я стоял посреди равнины. Ни травинки, ни былинки… Небо падало. Словно ворон. Он протянул когтистую лапу… И воссияло Солнце. И Голос сказал, — Быть тебе отныне Свидетелем пришествия Сына моего. Меня окутал светящийся золотом вихрь. Потом я услышал — Спи, и вдруг ощутил тепло постели, колючий ворс одеяла. И пал во тьму.
13
Lestai — бунтовщик (латынь).