Танец Опиума
Шрифт:
После тех печальных событий десятилетней давности случилось всякое. И одним из важнейших событий стало рождение светловолосого паренька с улыбкой от уха до уха и большими голубыми глазами, как у его отца. Боруто по праву стал самым необыкновенным чудом, которое Дейдаре удалось сберечь в тот злополучный день, к тому же ещё и единственным…
Как и сказал Итачи, мальчик рос здоровым и весёлым ребёнком. Правда, семена учиховской гордыни всё же прорастали в нём, как бы тому не пыталась помешать Хината. Роскошь и богатство, его окружавшее, играло большую роль в становлении его личности. Плюс ко всему этому объектом подражания стал Саске, отчего мальчик, внешне, может, и походивший на своего биологического отца, воспитанием пошёл в отчима. Капризный и крикливый — вот были две главные черты, которые Боруто одолжил у младшего
— А ещё Хината подарила Саске дочку. Мой братец не стал выбирать имя, поэтому Хината назвала её Химавари. Очень красивое, тебе не кажется? — и Итачи снова с надеждой глянул за заросшую могилку. — У меня тоже дочка… Сарада. Как бы я хотел сказать, что она похожа на тебя, но, увы… — тёмные глаза тоскливо смотрели как будто бы в никуда. — Моя жена… — старший Учиха совсем растерялся. Голос его был волнительным и дрожащим. Язык заплетался, выдавая простые фразы скороговорками. — Отец настоял — сказал, что я слишком долго проходил в холостяках, — на последних словах Учиха горько усмехнулся. — Он был со мной долгое время солидарен. Понимающе отнёсся к… твоей смерти и поэтому не настаивал целых восемь лет на моей женитьбе. А когда он завёл разговор, то я как-то гнуть свою линию не стал. Просто согласился… — Итачи пожал плечами. — Я взял в жёны Конан, — теперь мужчина говорил так, словно бы раскаивался перед своей дурнушкой. — Согласен, весьма необычный выбор, но… она была самым подходящим вариантом из всех.
Точнее было бы сказать, что это Конан вышла замуж за Итачи, а не Итачи женился на Конан. Женщина была сама по себе боец и за своё счастье сражалась до последнего. Она и правда была не самым плохим вариантом. Терпеливое ожидание и ненавязчивость, преданность и бескорыстная любовь оправдали себя, и за все мучения Хаюми всё же получила свой приз.
Хотя можно ли назвать призом то равнодушие к своей персоне, которое она «выиграла»? Видеть своего мужа и понимать, что он никогда ей не будет принадлежать так, как принадлежал он розоволосой девочке с татуировкой ромба на лбу? Как жить с осознанием того, что самый родной человек плевать хотел на существование своей жены и дочери? Как смириться с тем, что ей никогда не получить любви от человека, которому Конан посвятила всю свою грёбаную жизнь?
Тем не менее Хаюми привыкла. Привыкла не только к безразличию, но и к вечному отсутствию. Привыкла к тому, что Итачи никогда не будет ни с ней, ни её, ни даже где-то поблизости. Даже его собственная дочь едва ли могла расшевелить отсутствующее сердце своего отца.
Конан тащила свой крест на плечах также спокойно, как и Хината, с которой Саске лёг в постель только единожды, да и то только ради зачатия Химавари. А что ещё оставалось этой женщине? Выходя за Итачи замуж, Хаюми прекрасно понимала, что ей не суждено стать его женой по-настоящему. Этим она создаст только видимость цельной и счастливой семьи. Построит театр и поставит тысячи пьес. Ради того, кого Конан любит всем своим безжалостным сердцем бывшей убийцы.
Едва ли Итачи когда-нибудь осознает, как на самом деле несчастлива его жена. А если и осознает, то навряд ли шевельнет хоть пальцем, чтобы исправить положение дел. У него ведь нет больше сердца. Нет больше ничего даже похожего на этот орган…
— Сакура, — разрезал тишину Итачи, подняв голову. — Ты не думай… мы с братцем не забыли про тебя. Сакура, ты прости нас за то, что мы с Саске на твои похороны не пришли. Прости за то, что ни гроша не выделили при нашем-то богатстве. Прости, что не навещали тебя все эти десять лет. Прости, что сделали вид, будто тебя никогда не существовало, — на глазах Итачи навернулись предательские слёзы. — Прости за то, что убили твоего брата. Прости за то, что упустили тебя тогда. Прости за то, что не доглядели. Прости за то, что не смогли спасти… Прости, что опоздали. Прости нас за то, что позволили всему случиться. Прости нас за нашу опрометчивость и гордыню. Прости нас за то, что мы так сильно любили тебя! — он со свистом вдохнул в себя холодный воздух. — Сакура, прости меня за то, что я оставил там твоё тело…
Итачи уткнулся в свои ладони, стирая выступившие слёзы. Он несколько минут не мог отдышаться, после чего всё-таки соизволил поднять голову.
— Прости…
Итачи никогда не мог и уже точно не сможет простить себя за то, что оставил
Никто не знал, кто эта розоволосая девушка, где она жила и как её зовут. Она была призраком в Первом Мире, фантомом, пережитком чьего-то прошлого. А при захоронении в журнале её наименовали М703. Зарыли в землю, поставили деревянный крест и ушли.
И никаких поминок, никаких посетителей, никаких цветов. Ни одного гостя за десять лет бьющей ключом жизни. Только заросшая травой могила и крест, год от года косивший в право.
— После твоей… смерти всё пошло под откос, — продолжал Итачи, как только голосовые связки перестали неприятно ныть и дрожать. — Поверь, если бы у Саске были силы, он бы непременно тебя навестил. Ровно десять лет назад, в этот самый день, День Благодарения, он… сломался. Сакура, он ведь сильный малый, ты сама не понаслышке знаешь. На нём любые раны заживают, как на собаке, но…, но на этот раз Саске сломался. Господи… — Итачи покачал головой, прикрывая ладонями нос. — Господи… Сакура, он не смог пережить твою смерть. Ей-богу, он не смог. У него случилась страшная истерика, когда мы на вертолёте отлетали от поля. Никакие успокоительные не помогали…
На самом деле, всё было значительно страшнее, чем рассказывал Итачи. Сказать, что у Саске случилась истерика — не сказать ничего. Младший Учиха едва не убил пилота в приступе бешенства и ярости. Он кричал так сильно, что позже разговаривать попросту не имел возможности. Пока его из последних сил сдерживал Итачи, Саске плакал навзрыд, как маленький мальчишка, бился головой об стенки тесной кабины вертолёта и всем, что ни есть святого на земле, умолял вернуться. В бреду он убеждал, что Сакура жива, что это просто первоапрельский розыгрыш, случайность, иллюзия, обман… Она ведь жива, она не может умереть. Не может…
Итачи для блага собственного брата отвез его к родителям. Он не знал, куда ему ещё податься…
Жутко даже рассказывать, как Саске бросался на шею брата, тряс его за плечи и просил опомниться, мол, хватит, хватит нести какую-то чушь, хватит молчать, словно бы это конец… «Это не конец! Она жива! Итачи, вернись за ней! Она тяжело ранена!» — кричал младший Учиха, когда Итачи крепко прижимал братца к своей груди и не давал ему упасть на холодный мраморный пол. Фугаку еле справился тогда с этой восьмидесятикилограммовой тушей, когда уводил его с крыльца дома — подальше от Итачи. Микото хваталась за голову и плакала, когда её старший сын объяснял ей произошедшее спокойным, размеренным голосом — так, словно бы это было пустяком. У брюнетки от новости о смерти Сакуры ноги подкосились, и Итачи едва успел её поймать.
Словом — весь дом его родителей за десять минут превратился в обитель слёз, истерик и криков. Итачи так и не смог заставить себя остаться, ночью вернулся в Мортэм.
— Ты не обижайся на Саске. Не вини брата за его отсутствие — ему сильно досталось. Он и так слишком многое пережил за эти десять лет. Увидь он твою могилу — окончательно бы сломался… — Итачи качнул головой, пытаясь оправиться от болезненных воспоминаний и не дать воли слезам. — Последующий год прошёл как в тумане. В родительском доме Саске перестал разговаривать. Он почти не ел, не пил и совсем не реагировал на внешние раздражители. Отец настаивал на Реабилитационном Центре, но я даже слушать не стал. Я забрал Саске в Чёрный Дворец, в горы. Думал, что ему полегчает на природе. Мы жили там совсем одни. Представляешь, я сам готовил и убирался! — Итачи истерично засмеялся, а затем прикусил губу. — Однако там всё усугубилось. У Саске начались кошмары. У него было несколько нервных срывов. В итоге он перестал спать и у него начались проблемы со здоровьем. Сакура, я так боялся за него тогда… Он цеплялся за меня, как за последнюю надежду. Смотрел на меня так, как будто искал смерть в моих глазах, и ничего не говорил. Он не разговаривал со мной даже тогда, когда я умолял его сказать хоть слово. Просто молчал… и кричал иногда — истошно так, словно умирал.