Танец с драконами. Книга 2. Искры над пеплом (Другой перевод)
Шрифт:
На небо вышел месяц, тонкий и острый как нож. Дни, один короче другого, пролетали быстро, ночи становились длиннее. В пещеры под холмом не проникали ни солнце, ни луна, даже звезды туда не заглядывали. Все это принадлежало верхнему миру, где время двигалось по железному кругу — от дня к ночи, от ночи к дню.
— Время пришло, — сказал лорд Бринден, и по спине Брана пробежались ледяные пальцы.
— Для чего?
— Для следующего шага. Перевертышем ты уже стал, пора учиться быть древовидцем.
— Этой науке учатся у деревьев. — Листок знаком подозвала к себе другую поющую, которую Мира назвала Снеговлаской. На чаше из чардрева в ее руках было вырезано
— А что это?
— Кашица из семян чардрева.
Брану почему-то стало нехорошо. Красные прожилки — должно быть, сок — при свете факелов очень походили на кровь. Он зачерпнул кашу ложкой, но в рот отправлять не стал.
— Она сделает меня древовидцем?
— Древовидцем тебя делает твоя кровь, — ответил лорд Бринден, — а это зелье пробудит твой дар и поженит тебя с деревьями.
Брану не хотелось жениться на дереве, но кто еще за такого пойдет? Тысяча глаз, сотня шкур, глубоко идущая мудрость… Древовидец.
Он начал есть.
Каша хоть и горьковатая, была все же не такой горькой, как желудевая. После первой ложки его чуть не вырвало, вторая пошла легче, третья показалась почти что сладкой. С чего он взял, будто каша горькая? У нее вкус меда, свежевыпавшего снега, перца, корицы, последнего поцелуя матери. Пустая чашка выпала и стукнулась о каменный пол.
— Я не чувствую никакой перемены. Что дальше?
— Деревья скажут тебе. Они помнят. — По знаку Листка другие поющие стали гасить факелы один за другим. Тьма густела и подползала все ближе.
— Закрой глаза, — сказала трехглазая ворона, — сбрось кожу. Ты делаешь это каждый раз, входя в Лето, но на этот раз войди не в него, а в корни. Следуй по ним сквозь землю к лесным деревьям и говори, что ты видишь.
Бран закрыл глаза, сбросил кожу. Войти в корни… стать деревом. Какой-то миг он еще видел окутанную мраком пещеру и слышал реку внизу — миг спустя он перенесся домой.
Лорд Эддард сидел на камне у глубокого черного пруда в богороще. Бледные корни сердце-дерева обнимали его, как заботливые старческие руки. На коленях у него лежал Лед, и отец протирал меч масляной тряпицей.
— Винтерфелл, — прошептал Бран.
— Кто здесь? — Лорд Эддард оглянулся, испуганный Бран отпрянул.
Отец, пруд и богороща поблекли; он снова оказался в пещере, и бледные корни чардревного трона обнимали его, словно мать младенца. Перед ним загорелся факел.
— Скажи, что ты видел. — Издали Листок казалась девочкой не старше Брана или его сестер, вблизи было видно, что она давно уже не ребенок. Сама она говорила, будто ей двести лет.
Бран, у которого пересохло в горле, сглотнул.
— Винтерфелл. Я был дома и видел отца. Он не умер! Он там, в Винтерфелле!
— Нет, мальчик, он умер, — сказала Листок. — Не пытайся вернуть его к жизни.
— Но я его видел. — Бран чувствовал щекой прикосновение шершавого корня. — Он чистил Лед.
— Ты видел то, что хотел увидеть. Тебя тянет к отцу и к родному дому, и они предстали тебе.
— Прежде чем что-то увидеть, надо научиться смотреть, — сказал лорд Бринден. — Ты видел прошлое, Бран, глядя глазами сердце-дерева в своей богороще. Дерево понимает время иначе, чем человек. Оно знает, что такое солнце, вода и почва, но понятия дней, лет и веков ему чужды. Для людей время — словно река. Подхваченные его течением, мы несемся от прошлого к настоящему, всегда в одну сторону. Деревья живут по-другому. Они пускают корни, растут и умирают на одном месте — река времени не трогает их. Дуб есть желудь, желудь есть дуб. Для чардрева тысяча человеческих лет словно мгновение — вот дверь, через которую мы с тобой можем заглянуть в прошлое.
— Но он слышал меня, — не уступал Бран.
— Он слышал шорох ветра в листве. Ты не можешь поговорить с ним, как бы тебе того ни хотелось. Я это знаю, Бран. У меня свои призраки: любимый брат, ненавистный брат, желанная женщина. С помощью деревьев я вижу их до сих пор, но не могу сказать им ни слова. Прошлое остается прошлым. Оно поучительно, но изменить его мы не в силах.
— Увижу ли я отца вновь?
— Овладев мастерством, ты сможешь видеть глазами деревьев все, что захочешь, будь то вчера, в прошлом году или тысячу лет назад. Люди заключены в вечном настоящем, между туманами памяти и тем морем теней, каким нам видится будущее. Есть бабочки, живущие всего один день, но им этот коротенький промежуток времени представляется не менее долгим, чем годы и десятилетия нам. Дуб может прожить триста лет, красное дерево — три тысячи, а чардрево, если не трогать его, живет вечно. Зима и лето для них не дольше мгновения, а разницы между прошлым, настоящим и будущим нет вовсе. Твое зрение не будет ограничено родной богорощей. Поющие вырезали на своих сердце-деревьях глаза, чтобы те пробудились, через них и учится смотреть древовидец на первых порах… но потом ты начнешь видеть гораздо дальше.
— Когда? — спросил Бран.
— Через год, через три, через десять… не знаю когда. В свое время это придет к тебе, обещаю… Но теперь я устал, и деревья зовут меня. Вернемся к этому завтра.
Ходор отнес Брана обратно в его пещерку, бормоча «ходор». Листок шла впереди с факелом. Бран надеялся, что Мира и Жойен будут на месте и он обо всем им расскажет, но в их уютной скальной комнатке было пусто и холодно. Ходор уложил Брана в постель, укрыл меховыми шкурами, развел для него костер. Тысяча глаз, сотня шкур, мудрость, уходящая глубоко, как корни старых деревьев.
Бран, глядя в огонь, решил не спать до прихода Миры. Уныние Жойена ничем не пронять, но Мира порадуется новым достижениям друга. Он сам не заметил, как закрыл глаза и опять перелетел в винтерфеллскую богорощу. Лорд Эддард на этот раз был намного моложе, без следа седины в каштановых волосах.
«…пусть они растут как братья и любят друг друга, — молился он, склонив голову, — а моя леди-жена найдет в душе силу простить…»
— Отец, — прошелестел Бран, как ветер в листве. — Это я, Бран. Брандон.
Эддард Старк поднял голову и хмуро посмотрел на чардрево. «Он не видит меня», — в отчаянии понял Бран. Ему хотелось прикоснуться к отцу, но он мог лишь смотреть и слушать. Он был в дереве и смотрел на мир его красными глазами — деревья говорить не умеют. На глазах выступили слезы — его, Брана, или чардрева? Будет ли плакать дерево, если заплачет он?
Отец возобновил молитву, но его слова заглушил деревянный стук. Лорд Эддард растаял, как туман поутру: теперь по богороще, фехтуя ветками, носились двое ребят. Девочка была старше и выше мальчика… Арья? Нет, быть того не может. Если она Арья, то мальчик — сам Бран, а он никогда не носил таких длинных волос, и сестра не побивала его в игре, как эта девчонка. Вот она огрела мальчика по бедру, да так сильно, что нога у него подломилась, и он плюхнулся в пруд. «Тихо ты, дурачок, — сказала она, бросив ветку. — Это всего лишь вода. Хочешь, чтоб старая Нэн услыхала и нажаловалась отцу?» Став на колени, она вытащила брата, и оба тут же растаяли.