Танго смерти
Шрифт:
22
Ее отец был толстяком с большой, круглой как мяч головой, которую он тщательно выбривал. На короткой шее виднелась массивная золотая цепочка, на одном из пальцев – золотая печатка. Дочь явно пошла в мать – та была еще довольно красивой, сохранила стройность и пышные волосы. Оба вошли в дом, как в музей, сразу стали озираться по сторонам, непонятно, что они здесь ожидали увидеть. Когда сели за стол, разговоры действительно пошли о погоде и потом перешли к политике, будущий сват сетовал на власть, он за них голосовал, а они вон как… Но у него еще все впереди, а потому он советовал бы не торопиться с браком, потому что если его восстановят в должности, он сможет и Марка пристроить, а что – на таможне компьютерщики тоже нужны. К удивлению Марка, эта идея всем пришлась по душе, даже Данка пожала плечами, а Ярош кивал головой и бормотал что-то о том, что скоро
Ярош слушал его, как врач слушает пациента. Когда тот наконец умолк, мать Данки наклонилась к Ярошу и спросила, не хочет ли он показать ей сад. Он сразу согласился, заподозрив, что это, пожалуй, входит в некий предварительно обсужденный с отцом сценарий, так как тот сразу же стал с особым увлечением рассказывать о том, как, работая на таможне, ездил на охоту в пограничную зону, куда простому смертному хода нет.
– У вас здесь хорошо, уютно, – сказала она, прохаживаясь между деревьями. – Знаете, Данка слишком эмоциональна… Я бы сказала, порывиста. У нее было немало увлечений. Хотя, возможно, это и трудно назвать увлечениями. Словом, прилетает и рассказывает, что познакомилась с кем-то таким… таким… таким… А проходит несколько дней – уже все, сидит дома, на телефонные звонки не отвечает. И так вот продолжается с самой школы. Мы, знаете ли, не вмешивались в эти ее увлечения. Иногда, возможно, что-то подсказывали, советовали. Но она сама очень быстро разочаровывалась. Мы не против, чтобы они с Марком поженились, нет… Но, зная нашу Данку… Однажды она нам заявила, что вообще не собирается замуж. Будет заниматься наукой, а для ученого замужество – смерть. Так и сказала. Смерть!
Она подошла к старой яблоне и погладила шершавый ствол.
– Как я люблю такие старые деревья, они напоминают мне детство. От них исходит какое-то особое тепло, ведь они так много видели на своем веку. Ведь я не ошибаюсь? Этот сад посажен давно?
– Да, в тридцатых годах. Вон та груша, уже полузасохшая, перестала родить, и я собрался ее срубить, и даже срубил уже сухую ветку, а она взяла и снова стала родить.
– Мой дед всегда пугал топором деревья, которые не родили. Странно, что это помогало. Такое впечатление, что деревья что-то слышат… – Она на минуту замолчала, а потом сказала: – А знаете… Мне очень хотелось с вами познакомиться. Я столько о вас наслушалась от нее. Она в восторге от ваших лекций. Представьте себе, даже записывала их на диктофон и потом прослушивала дома. А это ее увлечение арканумским языком… Это так интересно! В самом деле! У меня ведь филологическое образование, правда, я никогда не работала, потому что рано вышла замуж. Но и меня увлекло… Этот удивительный несуществующий мир, который открывается перед тобой отчасти, как айсберг… а большая часть остается, как всегда, под водой… Однажды, когда она болела гриппом, у нее была высокая температура… прошлой зимой… она еще страшно переживала, что пропустит ваши лекции, и уговорила подругу записывать их… Так вот… ночью, а я спала у нее, она начала что-то говорить на непонятном языке… что-то странное, похожее на немецкий, хотя я немецким не владею… А может, это был арканумский… я не знаю… – Она снова замолчала, сделала несколько шагов, подбрасывая носками туфель опавшие листья, потом обернулась и сказала уже сухим тоном: – К чему я все это говорю?.. Данка вся в науке. Она другая. Не такая, как мы. И я понимаю ее. Она – мое невоплощенное Я. Но она все же не я. Она не принесет себя в жертву на алтарь семьи. Ибо знает, что это ее похоронит как ученого, переводчика. Мы, женщины, существа нежные… Нам трудно выжить в бытовых условиях, в клетках… Мы там чахнем и превращаемся в наседок. – И снова пауза, а еще – шелест ветра, треск сороки, глухой звук от упавшего яблока, глаза, устремленные на Яроша, и вывод: – Я не знаю, будет ли она хорошей женой для вашего сына. – Пауза, покачивание на каблуках, ладонь на стволе вишни, тишина, ветер утих, вероятно, тоже прислушивается, и: – Скорее всего, нет. Как-то трудно поверить, что она сможет измениться и принести науку в жертву тихому семейному счастью.
Ярош слушал все это, со всем соглашаясь в душе, и хоть Марко и его сын, но действительность и правда не такая розовая – Данка другая. И совсем недавно она это показала. Она сомневается, колеблется… А тот поцелуй? Что это было? Да и было ли? Но как отец он должен был что-то сказать… Что?.. «Время покажет?»
– Время покажет, – пробормотал он. – Никто никого не торопит. Они не так давно начали встречаться…
– Да, каких-то полгода… Хотя… хотя я со своим мужем встречалась всего два месяца… Но я – это я… Что хотела, то и получила. И по-своему счастлива. Но такие люди, как наша дочь… несколько экзальтированные… должны пройти длительный период знакомства и ухаживания… Разве я не права?
Ярош машинально кивнул, но, спохватившись, что его могут разоблачить, добавил:
– Но ведь мы не знаем еще… не знаем, возможно, мой сын способен принести себя в жертву… науке… то есть своей жене-ученому… Разве такого не бывает?
– Мне не приходилось слышать. Я знаю одно: почти все писательницы, художницы, женщины-ученые одиноки. В крайнем случае, разведенные матери-одиночки. Ну, есть единицы… единицы, которые связали свою судьбу с кем-то, кто близок им по духу… Но это единицы. А есть и такие, что прикидываются порядочной женой, матерью, а сами таскаются по заграницам и продолжают коллекционировать страсти. – При этом она так выразительно посмотрела на Яроша, что он покраснел: неужели она намекает на ту студентку, которая стала писательницей и описала их отношения? Неужели читала и разгадала, кто есть кто? Ну и пусть, какое это имеет значение, он сам ни на что не претендует.
V
Базар за Оперным называли не только Кракидалами, но и невесть почему Парижем, не утратил он своего значения и своего имени и во время войны, львовяне продавали здесь массу всевозможных вещей, выстроившись в две шеренги, а между ними ходили покупатели – в основном советские офицеры, солдаты, чиновники и их жены, которые здесь, «в Париже» превращались в европейских дам. Среди продавцов можно было встретить и актеров театра, и директоров банков, и уважаемых профессоров – каждый что-то выносил из дома на продажу и каждый громко расхваливал свой товар. Одни нуждались в продуктах, другие собирали деньги на взятку для освободителей, чтобы спасти кого-то, определенного на выселение в Сибирь. Но Кракидалы привлекали еще по одной причине – именно здесь было место дружеских встреч и источник политических новостей и сплетен, здесь сновали своего рода маклеры, которые умели налаживать контакты с чекистами и работниками тюрем, здесь можно было узнать последние новости лондонского радио и дату и время очередной милицейской облавы, купить немецкий паспорт и найти проводника через границу.
На рынке с утра до вечера разносились возгласы: «Цьмага, баюра, вудзя [105] !», «Бачевский, Бачевский, Бачевский!», «Баюра, баюра, баюра!», «Цьмага местная и заграничная!», «Сахарин пастилковый! Водка чистая выборова!». Какой-то веселый человек выкрикивал во весь голос: «Продается средство от клопов, блох, тараканов и всякой другой сволочи. Смерть блохам, смерть вшам и клопам тоже!», но после того, как к нему подошел какой-то товарищ и поинтересовался, кого он имеет в виду, упоминание о «всякой другой сволочи» исчезло.
105
Цьмага, баюра, вудзя — синонимы водки.
Предприимчивые львовянки подсобрали гору блестящих разноцветных пуговиц, кружев, ленточек, ремней, бальных перчаток, искусственных цветов, цветных приколок и гребешков для волос, декольтированных ночных сорочек и халатиков – и все это выносили на продажу ненасытным советкам, которые такого дива дивного никогда не видывали, а кроме собранных в доме вещей, львовянки продавали еще и то, что приготовили сами, потому что не было такой хозяйки, которая не умела бы испечь торты, пляцки и пирожные, вот и не удивительно, что на Кракидалах можно было встретить и пани профессоршу, и пани адвокатшу, и даже саму пани Пшепьюрскую [106] , которые без всякого смущения торговали вкусностями. Ах, как же ими лакомились дамы из советского рая! На каждом шагу можно было видеть чавкающие рты или измазанные кремами и крошками физиономии офицерских баб. Торговала мамиными пирожными и Миля и жаловалась при этом:
106
Пани Пшепьюрская — прозвище чванливой женщины.
– Из-за этих Кракидал только толстею, да и только. Потому что, если пирожных никто не покупает, мне скучно, и я их ем. А мама пеняет, мол, ей пирожных не жалко, вот только денег не видать.
Поэтому и неудивительно, что советы, едва прибыв во Львов, тут же начинали интересоваться, как попасть на Кракидалы, то бишь, как они говорили, «на Кракадилы», здесь можно было купить очень дешево замечательные вещи, и они, приобретя поношенные европейские костюмы и плащи, второпях переодевались в подворотнях и только тогда выходили в город, но это не спасало их от батяров, которые, быстро раскусив непросвещенность освободителей, подсовывали им самый разнообразный чудовищный хлам, убеждая в его исключительной ценности. К этому выгодному гешефту приобщилась и наша четверка, Ясь раздобыл в разбомбленной аптеке клистирные трубки и бакелитовые насадки для резиновых спринцовок, у всех этих приспособлений был маленький краник, позволяющий открывать и перекрывать доступ жидкости из сосуда. Сначала мы не могли просечь Яськину идею, но он нас убедил, что товар – первый класс и должен пойти, если мы будем рекламировать чубарикам эти трубки как выдающееся достижение современной техники в области курения. Так оно и вышло, мы, объясняя, как работает такой усовершенствованный мировой наукой «мундштук», крутили краником в разные стороны перед глазами ошеломленного бойца и убеждали:
– Вот это техника! Хочешь – куришь, не хочешь – не куришь.
После чего солдаты с удовольствием и восторгом курили воткнутые в «мундштуки» газетные самокрутки с вонючей махоркой, беспрестанно крутя эти краники. Когда же наши трубки кончились, нам удалось продать несколько печатных машинок под видом устройства для печатания денег, делали мы это, конечно, в потемках, чтобы клиент не догадался, что его надувают. Потом Ясь рассказал, что он обнаружил у Люции дома большой ящик с поломанными часами и будильниками, которые остались после ее дедушки-часовщика, Вольф этим известием очень заинтересовался и загорелся желанием распродать этот скарб.