Танго смерти
Шрифт:
– Выходит, что так, – кивнул Кныш, выдыхая проспиртованный воздух.
– А звучала она в Яновском концлагере. Так? – Кныш кивнул и напрягся, пытаясь уловить ход генеральской мысли. – А исполняли эту мелодию еврейские музыканты. Так? – Кныш кивнул и тоже закурил, чтобы не выдать своего волнения. – Исполняли ее, когда немцы ликвидировали гетто. Значит… – Генерал налил по второй рюмке. – Значит, все те, кто слышал ее перед смертью, а теперь услышал снова и вспомнил свою предыдущую жизнь, евреи?
Кныш наконец уловил нить и вцепился в нее зубами, но генерал умолк, ожидая ответа.
– Нет, не обязательно. Я, видите ли, глубоко изучал этот вопрос. Национальность здесь ни при чем. Играет роль только пол. Человек может возродиться впоследствии кем угодно, пусть хоть студентом из Зимбабве. Есть только один нюанс. Людей, которые общались в предыдущей жизни, которые
– А возраст? Возраст играет роль?
– Нет, как это ни странно. Человек может встретить свою предыдущую жену и в образе сверстницы, и гораздо моложе. Мать может встретить сына, который будет старше нее. Не знаю, от чего это зависит.
– Так у вас что там – даже пары супружеские?
– Нет, вы забыли, что для того, чтобы кто-нибудь из этих перевоплощенных людей прозрел, он должен услышать мелодию. Если услышал кто-нибудь один, то он и прозревает, только он один. Ему не дано узнать в ком-то близкого человека из предыдущей жизни, пока тот человек тоже не прозреет.
– Пока тоже не услышит эту мелодию?
– Да.
– И все эти данные…
– Из трактата Калькбреннера, я вам уже докладывал.
Генерал кивнул и снова разлил в рюмки коньяк.
– Но откуда эта музыка? Кто ее исполняет? Где ее можно услышать? Вы с этим разобрались?
– Пока нет. Мы получаем противоречивую информацию. Например, узнаем, что исполняли это танго в таком-то ресторане, допрашиваем музыкантов, берем ноты – не то. Люди, которые, скажем так, прозрели после того, как услышали эту мелодию, точно припомнить, где именно ее слышали, не могут. Дело в том, что на них внезапно сваливается та их предыдущая жизнь – все знания и воспоминания. Для многих это шок, и то, что произошло в течение последних часов, они не помнят. Кое-кто вспоминает, что шел по улице, и вдруг – слышит мелодию, которую слышал перед смертью, и – бац! – он уже не тот, кем до сих пор себя осознавал. Более того – начинает огорошивать своих близких какой-то невероятной информацией. А в придачу еще и искать таких же, как он, потому что в нем пробуждается невероятная тоска по тем, кто был для него дорог, кого он оставил в день своей смерти. И такие люди самые опасные.
– А бывает такое, что кто-то вспоминает не только последнюю предыдущую жизнь, но еще и другие, предыдущие?
– Конечно. Правда, редко… Тогда человек вдруг открывает для себя, что понимает еще какой-то язык, кроме родного, или начинает использовать слова, которые вышли из употребления.
– Вы, когда говорили с Профессором, сообщили ему об этих случаях?
– Нет, что вы! Я только рассказал об одной даме, которая оказалась на Кульпаркове и принялась выкрикивать испанские фразы. Но это все, что мы от нее заполучили. Мы не можем установить точные ноты, чтобы самим провести успешный эксперимент.
– А трактат?
– Понимаете, мы не все еще расшифровали. Есть несколько нот, которые не поддаются расшифровке. Точнее, две из двенадцати. А без них эффект лишь частичный. Неполный. Да и к тому же их может исполнить только истинный виртуоз, а различить не может никто.
Генерал удивленно наклонился вперед:
– Как – никто?
– Я имею в виду – осознанно… Эти ноты – как двадцать пятый кадр. При желании их можно встроить в любую мелодию. Но унтерштурмфюрер Рокита любил именно танго, вот они эти ноты туда и вставили. У нас сейчас на мушке находится Профессор, т. е. его работа над «КаэС». Возможно, разгадка кроется там.
– А он что?
– Говорит, что еще не завершил исследование. Хотя, возможно, и врет.
– Вы же понимаете, что всегда нужно держать руку на пульсе… И вмешаться именно в тот момент, когда он завершит работу. Ни на день позже. После этого – ясное дело, все его наработки должны оказаться у нас. Любой ценой. Вы в курсе, что мы его еще при Союзе допрашивали?
– Нет, – удивился Кныш. – Впервые слышу.
– Я так и знал. К сожалению, вся документация в 1991-м перешла в Москву. Так вот – мы уже тогда заинтересовались его арканумскими увлечениями и посоветовали, поскольку это стратегическая проблема, чтобы больше он этим не занимался. Он пытался объяснить, что Арканум, как и другие древние культуры, это его специализация. Тогда ему вручили первый том «Большой Советской Энциклопедии» и предложили найти статью «Арканум». Он и не искал, потому что хорошо знал, что ее там нет. Тогда ему сказали: «Чего нет в “БСЭ” – того не существует вообще. Об этой цивилизации
– А он что?
– Оказалось, что эти источники легальные. Некоторым научным библиотекам было разрешено получать научные журналы из-за границы. Конечно, эти библиотеки были не у нас, а в Москве. И в этих источниках были только снимки арканумских текстов, ничего больше, потому что никто их не мог расшифровать… Вот он и мотался туда и копал, копал… В Москве и Берлине Арканумом занимались еще с 30-х, годами бились над расшифровкой. Но цель-то была какая – расшифровать тексты и использовать их, не обнародуя при этом. А он сам всего добился, опубликовал, прославился… Ну, да теперь уже другая ситуация. Должны перехватить.
Кныш, очевидно, почувствовав всю значимость своей персоны, если сам генерал угощает его, закинул ногу на ногу и закурил, потом опрокинул рюмку и сказал:
– У нас был такой план. Подсунуть ему студентку, которая а) будет красивая, б) будет иметь слабое место, благодаря которому можно будет на нее надавить. Мы нашли такую студентку методом глубокого исследования. После этого занялись его сыном. Он любитель покурить травку. Вот его и взяли на горячем. А потом поставили задачу: закадрить ту девушку и познакомить ближе со своим отцом. А между тем ее отца, который работал на таможне, мы уволили. Но вышла накладка… он, то есть сын Профессора, втюрился в нее… Правда, ситуация сама собой разрулилась, потому что она в свою очередь втюрилась в Профессора. Но оказать на нее влияние мы не смогли. Разговор оказался безрезультатным. Я даже намекнул ей, что она может вылететь из университета…
– Ну, это вы зря. Не те времена.
– Да-а, были времена! Один звонок – и вопрос решен.
X
Вскоре освободители принялись освобождать львовян от их жилья и имущества, они приезжают целыми семьями, всего лишь с одним-двумя картонными чемоданами, и заполучают себе жилье, обычно грубой силой с помощью милиции. Началась эпоха уплотнения, хозяевам оставляют одну-единственную комнату и превращают квартиру в коммуналку, и это в лучшем случае, потому что, когда двинулись транспорты на восток, то для того, чтобы попасть в списки на отправку, не обязательно было проявить себя врагом пролетариата, достаточно было иметь дом или квартиру, которые понравились какому-нибудь начальнику, или иметь хорошую мебель, и тогда всей семье предлагали подобру-поздорову упаковать пару чемоданов и ушиваться подальше от центра, хоть и в землянку, или забирали ночью, бросали в товарняк и отправляли в Казахстан. А заграбастав новое жилье, освободители первым делом выбрасывали из него в подвал книги – и те, что «на непанятнам языке», и те, что «на панятном», но изданные украинскими националистами, – позже, зимой, они топили ими печки. Особую ненависть у братьев с востока вызывали зеркала, которые ни за что не желали расставаться с отражениями своих бывших хозяев и время от времени пугали новых хозяев неожиданными видениями, будто с того света, хотя на самом деле все же с этого, и не один офицер или его баба впадали в истерику, заметив промелькнувшее в зеркале отражение чужого лица или как чья-то фигура вдруг вынырнет в глубине и исчезнет, чтобы спустя какое-то время юркнуть тенью снова, мебель тоже приобщалась к тихому сопротивлению зеркал и не давала покоя, она скрипела, громко трещала среди ночи, вгоняя хозяев в ступор, заставляя подскакивать и прислушиваться, косяки нагло подстерегали и коварно подставляли свои канты, о которые можно было так больно удариться плечом или лбом, порожки, поднявшиеся вверх, чтобы сделать подножку, водопровод и канализация забивались, плитка в ванной покрывалась слизью, на которой скользили босые ноги, а в трубах иногда слышался шепот, угрожающий и неразборчивый, шепот, который потом еще долго стоял в ушах и не выветривался… И тогда новые жильцы, горя жаждой мести, выламывали паркет и растапливали им печки, крушили мебель, а все, что в этих квартирах было ценного, продавали, и, разорив до основания, переселялись известным уже образом в другую квартиру, но и там, и там их подстерегали подножки и ловушки, и в своей бессильной ярости они проклинали этот ненавистный мир, который заграбастали, но не покорили…