Танго смерти
Шрифт:
– А если успею?
– Ну-у, тогда… тогда… Тогда получите то, о чем и не догадывались. Увидите невиданное, услышите неслыханное, отведаете неотведанное.
– Еще один мамин пляцек?
Данка рассмеялась и покачала головой:
– Никогда не угадаете. Время пошло.
Ярош выбрал четыре крупные картофелины, быстро помыл их и почистил специальным ножом с подвижным лезвием, который привез из Америки, нож послушно двигался по всей поверхности картофеля, состригая длинные пряди кожуры так, что спустя минуту картофель был почищен. Еще раз его ополоснул и принялся тереть на мелкую терку, крепко прижимая, благодаря чему картофелины прямо на глазах расползались и уменьшались в размере. Потом поставил на огонь две чугунные сковородки, влил немного масла, а тем временем добавил к тертому картофелю яйцо и ложку муки, посолил, перемешал и стал выкладывать деруны.
– Вам нужно выступать в кулинарных шоу, как Джейми Оливер.
– Вы тоже смотрели его передачи?
– Я в восторге от него, он так все ловко делает. Хоть я и не готовлю, но с удовольствием просмотрела весь сериал. Вы выиграли. И вас ждет сюрприз.
– Прекрасно. Но, может, сначала перекусим?
Ярош разлил в чашки простоквашу, и деруны захрустели на зубах, Данка всем своим видом демонстрировала, как это все вкусно:
– У моей мамы они какие-то не такие… Тоже вкусные, но не такие…
– Это, между прочим, одна из величайших загадок: почему у каждого, кто бы их ни готовил, деруны выходят разные? Я даже когда-то колебался: чему себя посвятить? Изучению мертвых языков или исследованию дерунов?
– Боже мой! – театрально заломила руки Данка. – Защитив диссертацию на тему дерунов, вы бы преподавали в каком-нибудь кулинарном техникуме, и мы никогда бы не познакомились.
– Почему нет? Вы бы познакомились с Марком. А Марк познакомил бы вас со мной.
– Но чем бы меня мог заинтересовать деруновед? Или же дерунолог?
– Ага, я вас интересую только как арканумолог?
– Не только. Но об этом позже, – с загадочной улыбкой сказала девушка.
Когда они поели, Данка собрала тарелки, помыла их, а потом исчезла в ванной. Ярош налил себе вина и выпил его залпом, почувствовал, как колотится его сердце, что-то заставляло его волноваться, что-то, что должно было вот-вот произойти, предчувствие этого неизвестного пугало его и внушало сомнение, стоит ли поддаваться, не пора ли, пока не поздно, вырваться… и сбежать, забиться куда-нибудь в уголок…
Вот и Данка, на ее лице играет радостная улыбка, она приближается к нему медленными шагами, и он видит, как из платья выпирают ее груди, как вырисовываются ее бедра, и он не в силах отвести глаз, а она не останавливается, она приближается вплотную, обвивает его шею своими тонкими руками, и снова он чувствует на своих губах ее поцелуй, но на этот раз поцелуй длится долго, он отвечает на него, его руки обнимают ее за талию, он прижимает Данку к себе, ее язычок проникает к нему в уста, дрожит и щекочет, он чувствует ее грудь на своей груди, она прижимается к нему своим животом все крепче, и все там в нем напрягается, упирается в нее, прямо в ту ложбину, что между ногами, тогда его ладони медленно опускаются по ее спине, не задевая ни за одно препятствие, потому что под платьем ничего нет, ладони ложатся ей на ягодицы, сжимают, и тогда она вдруг, повиснув на нем, поднимает ноги и обвивает его тело, и пока он несет ее к кровати, они не размыкают ни объятий, ни уст, ни рук, ни ног, и они падают на постель, она высвобождает его член и принимает в свой жар, в свой мед, в свой рай, и тогда он наконец получил то, о чем не догадывался, увидел невиданное, услышал неслыханное, вкусил неизведанное.
W
Во Львове сущий Вавилон, население выросло вдвое за счет беженцев из Польши и колонизаторов из Союза, все чаще можно видеть синие и зеленые фуражки энкаведистов. Снуют по улицам красноармейцы, которые своими серыми лицами напоминают чахоточных, взгляд у них тупой и хмурый, сапоги у всех тяжелые и грязные, старшие чины одеты чуть лучше и выглядят более сытыми, но теперь все они заняты только одним: накупить дефицита, которого в жизни своей не видели. Во всех ресторанах и кафе, которые превратились в до отказа переполненные «закусочные» и «чайные», полно большевиков, которые только то и делают, что жуют, жуют и жуют, пожирая все без исключения, и это неудивительно, ведь когда уравняли рубль со злотым, то обед за два с половиной рубля кажется сказкой, а к тому же советские женщины готовить не умеют, и почти все семьи питаются в столовых, во львовских кофейнях и комнатах для завтрака воцарился специфический запах, которого прежде тут не было, завис едкий дым от махорки и стало раздаваться громкое чваканье, чавканье и хлебание, кто-то сморкается прямо на пол, зажав одну ноздрю большим пальцем, кто-то сплевывает во время еды, почти все вытирают жирные губы рукавами, смачно отрыгивают и ковыряются грязными ногтями в желтых зубах. Галичане стараются обходить стороной такие заведения, чтобы эта какофония звуков не портила им аппетита, предпочитают пройтись чуть дальше от центра, где в маленьких переулочках можно еще отыскать «закусочную», не оскверненную кирзовыми сапогами.
Советские люди, прибывшие в Галичину, вызывали у нас изумление, они совсем другие, они не привыкли здороваться на улицах, приподнимая шляпу или фуражку, не просят прощения, если кого-то толкнули, везде, где есть очередь или большое скопление людей, ведут себя, как дикари, ругаются и хамят, а самым популярным словом среди милиции, дворников и вообще любого советского чиновника является «давай»: «давай назад», «давай вперед», «давай прахади», и всем они тыкают, независимо от того, какого возраста человек, войдя к галичанам в дом, никто из них не снимет шапки. Простых рабочих по внешнему виду они принимают за инженеров или даже за буржуев, потому что те одеты гораздо лучше их служащих.
– Вы заметили, как выглядят их женщины? – спросила Рута, когда мы однажды вечером всей своей компанией сидели в «Атласе», доживавшем уже свой звездный час, и делились впечатлениями о наших освободителях. – Все в красных беретах, надвинутых до бровей, лица неприветливые, тонкие губы, серые и заспанные глаза, худющее накрашенное лицо, длинная узкая юбка, френч и сапоги. Свою принадлежность к «классу» интеллигенции обозначают коротко подстриженными волосами и грубо накрашенными губами. Наша Галичина кажется им сказочной страной. У нас поселилась одна дама из «Укрстраха», жидовка, но ни слова по-нашему не может. У нее был при себе маленький чемоданчик, а в нем – ты бы видел! – такое тряпье, у нас им разве что полы бы мыли. Было там две пары хлопчатобумажных трусов до колен, которые у них называются довольно загадочно «блюмерс». Обе – ярко-васильковые. Как потом оказалось, те, что были на ней, были такого же цвета. Но особенность этих трусов в том, что у них вместо резинки длинная хлопчатобумажная тесьма, которую она должна трижды обернуть вокруг талии. Можете себе представить, какая роскошь для женщины! Пояса для подвязок к чулкам сшиты из отбеленного полотна, лифчиков вообще нет. Чулки у нее такие блестящие, просто глаза слепят, а еще – они не связаны до самого конца, на кончике у них имеетяся дырка, через которую видны пальцы. Мне ее стало жалко, и я ей подарила пару трусов, так она их просто-таки к лицу прижимала на радостях. А вчера наш курс повели в театр на пьесу Корнейчука «Богдан Хмельницкий». Театр переполнен. Куча всяких клерков и старших чинов Красной армии. И немало советских женщин, которые уже успели принарядиться в наших магазинах. Но ты бы видел, какое это было зрелище! На одних – длинные вечерние платья, скользящие по голенищам кирзовых сапог, на других – муслиновые платья светло-розового цвета, и ни одна даже не догадывается, что это женские ночные сорочки! А третьи надели на себя ночные вышитые сорочки «милянез», с большим декольте. В отсутствие лифчиков, особенно если наблюдать за этим с балкона, картина открывается незабываемая. А когда в таком «платье» товарищ попадала на просвет, можно было разглядеть, какое у нее исподнее, а там – зачастую не польские тоненькие трусики, а советские майталесы до колен.
– Наша новая преподавательница, которая приехала из Харькова, накупила себе всяких нарядов и теперь каждый день дефилирует в чем-нибудь новом, – подхватила Лия. – Однажды пришла в шифоновом платье, в другой раз – в новом хала те, потом – в матросской блузке и плиссированной юбочке, как какая-то гимназистка, но вершиной ее гардероба было, конечно, длинное до пола вечернее платье с вырезом на спине по самую талию, и когда она слишком резко двигалась, то из выреза выглядывал краешек голубых майталесов. Наши не могли удержаться, чтобы не хихикать, а она, бедняжка, не могла понять причины и только психовала.
Тут уже каждый из нас нашел, что сообщить на эту благодатную тему.
– А я слышал, что «атветственные работники», которые поселились в гостинице «Жорж», однажды явились на завтрак в ресторан в пижамах. Официанты их деликатно выпроводили со скрываемым злорадством. Сейчас каждый наш самый бедный пролетарий стал чувствовать себя культуртрегером по сравнению с дикарями-азиатами.
– А слышали шутку? Почему большевички носят красные береты? Чтобы вши тоже имели свой «красный уголок».