Танго старой гвардии
Шрифт:
— А не хочешь все же попробовать на равных, друг? Нож тебе спроворим. Их в квартале предостаточно… Нож — то, что по руке мужчине.
Макс улыбнулся уклончиво. Почти сочувственно.
— Как-нибудь в другой раз. Сегодня я тороплюсь.
— Жаль.
— Жаль.
Не ускоряя шага, пряча пистолет в карман, он вышел на улицу, с облегчением, с удовольствием вдыхая влажную рассветную свежесть. У входа стоял «Пирс-Эрроу»: горели фары, рокотал мотор, и, как только Макс нырнул внутрь и хлопнул дверцей, Петросси отпустил тормоз, дал газу и с пронзительным взвизгом шин рванул с места. От резкого толчка Макса бросило на заднее сиденье между супругами де Троэйе.
— Матерь божья, — пробормотал еще не пришедший в себя композитор. — Скоротали ночку, нечего сказать…
— Заказывали,
Меча, откинувшись на кожаные подушки, расхохоталась:
— Кажется, я в тебя влюбилась, Макс. Ничего, Армандо? Ты не против?
— Да ну что ты. Я сам его люблю.
Прекрасное. Великолепное. Вероятно, именно такими словами следовало определить тело замершей во сне женщины, на которую в полумраке спальни смотрел сейчас Макс. Никакому художнику или фотографу не под силу было бы запечатлеть и верно передать, с каким пленительным совершенством природа вычертила удлиненные линии спины, рук, под точным углом обхвативших подушку, как плавно выточила изгиб слегка разведенных бедер, приоткрывавших тайну естества и продолженных бесконечными стройными ногами. И — как идеальный центр, где соединялись продолговатые линии и округлые контуры, — создала этот затылок, беззащитно открытый высоко подрубленными над ним волосами: прежде чем встать с кровати, Макс прикоснулся к нему губами, чтобы удостовериться, что Меча спит.
Одевшись, он потушил сигарету, прошел в ванную, отделанную мрамором и белой португальской плиткой, и завязал галстук перед большим зеркалом над раковиной умывальника. Застегивая жилет, заглянул в комнату, примыкающую к спальне, в поисках пиджака и шляпы, которые накануне оставил в английской гостиной апартаментов в отеле «Палас», где сейчас под непогашенной лампой, скорчившись на диване красного дерева, как бездомный забулдыга — на уличной скамейке, спал Армандо де Троэйе: спал не раздеваясь, сняв только брюки и крахмальный воротничок, и прочая одежда его была в беспорядке. При звуке шагов он открыл глаза, одурело завозил головой по красному бархату обивки.
— Ты, Макс?.. Что случилось? — еле ворочая непослушным языком, спросил он.
— Ничего не случилось. Хочу забрать колье — оно осталось у водителя.
— Вот правильно. Молодец.
Композитор закрыл глаза и перевернулся на другой бок. Макс постоял еще немного, разглядывая его. Сила его презрения к этому человеку могла сравниться лишь с тем, как глубоко был он изумлен всем, что произошло здесь несколько часов назад. На мгновение ему захотелось избить Армандо — избить без пощады и последующих сожалений, но это, хладнокровно заключил он, не даст никаких практических результатов. Иное занимало и подзуживало его. Совсем недавно, неподвижно сидя над спящей в изнеможении женщиной, он размышлял об этом ином, и воспоминания крутились в голове, как водоворот: поддерживая Армандо, они пересекли холл, и ночной портье вручил им ключ, потом сели в лифт, потом, давясь от смеха и что-то пьяно бормоча, вошли в номер. Потом де Троэйе мутно-водянистыми глазами оглушенного быка смотрел, как Макс и Меча, торопливо и совершенно бесстыдно сбросив с себя одежду, присасываясь друг к другу губами и сплетаясь в объятии, добрались до спальни, а там, не закрывая дверь, сорвали покрывало с кровати, и он овладел женщиной с такой неистовой яростью, что это было больше похоже на сведение давних счетов, нежели на любовную страсть.
Он очень аккуратно, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь и вышел в коридор. Мягко ступая по ковру, глушившему звук шагов, покинул апартаменты де Троэйе, стал спускаться по широкой мраморной лестнице и на ходу обдумывать свои дальнейшие действия. Он соврал композитору: ожерелье Мечи вовсе не осталось в «Пирс-Эрроу». Выйдя из машины перед отелем, он попросил Петросси подождать его здесь и потом отвезти в пансион Кабото, вернул ему пистолет и забрал колье, причем ни Меча, ни ее муж ничего не заметили. У Макса оно и оставалось все это время, и сейчас, ощупывая свой левый карман, он чувствовал под пальцами выпуклость. Он пересек колоннаду холла, легким движением бровей приветствовал ночного
— Отвезите меня, пожалуйста, на Адмирала Брауна… Нет-нет, не надо, не надевайте фуражку. Потом поедете домой.
По дороге не обменялись больше ни единым словом. Время от времени, когда свет фар отражался от фасада или стены, смешиваясь с сероватыми рассветными сумерками, Макс ловил в зеркале взгляд безмолвного водителя. Когда автомобиль затормозил у дверей в пансион, Петросси вышел и открыл перед Максом дверцу. Тот вылез, держа шляпу в руке.
— Спасибо, Петросси.
Шофер смотрел на него невозмутимо.
— Не за что, сеньор.
Макс шагнул было к подъезду, но вдруг остановился и обернулся:
— Рад, что имел удовольствие с вами познакомиться, — сказал он.
В неверном зыбком свете трудно было судить наверняка, но ему показалось, будто шофер улыбается.
— Напротив, сеньор. Почти все удовольствие досталось мне.
Теперь уже Максу пришел черед улыбнуться.
— И «браунинг» ваш оказался как нельзя более к месту. Берегите его.
— Рад, что он вам пригодился.
В глазах водителя мелькнула легкая растерянность, когда Макс внезапно отстегнул с запястья свой «Лонжин» и протянул часы Петросси.
— Это не бог весть что. Но больше у меня ничего нет.
Петросси вертел часы в руках:
— Ну, что вы, сеньор… Зачем? Это необязательно…
— Знаю, что необязательно. Но я вам обязан.
Два часа спустя, собрав багаж и на такси добравшись до внутренней гавани, Макс Коста сел на колесный пароходик, ходивший с одного берега Рио-де-ла-Платы на другой, а спустя еще немного времени, пройдя таможню и иммиграционный контроль, сошел на уругвайский берег. Начатое через несколько дней полицейское расследование, призванное установить, чем занимался жиголо за время своего краткого пребывания в столице Уругвая, выяснило, что по пути из Буэнос-Айреса в Монтевидео Макс Коста познакомился с некоей дамой, гражданкой Мексики, профессиональной певицей, гастролирующей в театре «Пигаль». Вместе с ней Макс поселился в фешенебельном номере отеля «Плаза Виктория», откуда наутро исчез, оставив свои вещи и предоставив платить по счету — за проживание, различные услуги и ужин с шампанским и икрой — взбешенной мексиканке, которую утром разбудил посыльный с горностаевым манто: накануне Макс купил его в лучшем меховом магазине города и велел доставить в отель, поскольку у него с собой якобы недостаточно денег, а банки уже закрыты.
Но к тому времени он уже взял билет на пароход «Конто Верде», ходивший под итальянским флагом и отправлявшийся в Европу с заходом в Рио-де-Жанейро, а трое суток спустя объявился в Бразилии, после чего след его затерялся. Удалось только выяснить, что перед тем, как покинуть Монтевидео, он продал жемчужное колье Мечи Инсунсы румынскому ювелиру, который держал антикварную лавку на улице Андес и давно подозревался в скупке краденого. Ювелир по фамилии Троянеску на допросе в полиции показал, что уплатил за ожерелье из двухсот первоклассных жемчужин три тысячи фунтов стерлингов, то есть чуть более половины его истинной стоимости. Однако молодой человек, рекомендованный ювелиру друзьями друзей и продавший ему колье в кафе «Ваккаро», по всей видимости, стремился совершить сделку как можно скорее. Очень милый юноша. Воспитанный и хорошо одетый. С располагающей улыбкой. Если бы так не торопился и не отдал бы товар за полцены, сошел бы за настоящего джентльмена.
6. Проспект Англичан
После ужина в «Виттории» они выходят погулять, наслаждаясь хорошей погодой. Меча Инсунса представила Макса остальным («Мой добрый старый друг — с незапамятных времен»), и он без труда освоился среди них с обычной уверенностью, которая всегда у него наготове для любых ситуаций: в ту пору, когда каждый день был вызовом и схваткой за выживание, сочетание располагающей естественности, хороших манер и осторожной изворотливости открывало ему многие двери.