Танк смерти (Советская оборонная фантастика 1928-1940)
Шрифт:
— Кто же, если не я, ответит за это безобразие в Токио?! — вскинулся он, словно готовый к любым чрезвычайным действиям. — Нужно немедленно найти его!
Вошел, низко кланяясь, секретарь.
— Сейчас же собери у меня всех агентов и сыщиков. Есть срочное… Да-да, государственной важности дело, — сказал начальник, сурово сдвинув брови. Секретарь выскользнул за дверь.
Генерал вспомнил о ладони. И снова в него вселился угнетающий страх. Пугаясь, старается не смотреть на свою правую руку, отодвигает и прячет ее за спину. Она кажется ему чужой и даже не рукой, а какой- то чертовщиной, пиявкой, присосавшейся к его телу. «Ай-яй, так немудрено превратиться и в ребенка», — отгоняет он от себя страх. Но из этого ничего не получается. «Сегодня я пожимал руку только одному человеку. Кто же… Кто же это?» Нет, не может вспомнить. Не дает думать, не дает сосредоточить мысли ладонь. Мешает и наводит ужас.
— Надо найти, надо найти!
Голова вспухла от всего этого. Да
— Воды, воды, дайте воды! — вскричал, задыхаясь, генерал.
Момодзо, бывший секретарь короля химии Тоямы, был человеком, который нередко загорался довольно странными желаниями. Еще пять лет назад, когда он служил в банке, им овладела грандиознейшая мечта: «Эх, окажись в моих руках все богатства Японии…» — думал он. Пустые, несбыточные грезы. Однако они превратились в навязчивую мысль и преследовали его всегда и всюду, что он даже стал верить в их осуществление.
В эту самую перу, когда Момодзо витал в своих умопомрачительных мечтах, он неожиданно возвысился, став секретарем короля химии. Случилось это потому, что Тояма сблизился с его сестрой Сада-сан — актрисой императорского театра. Узнав, что тепленькое место досталось ему только из-за того, что его сестра, соблазнившись толстым кошельком Тоямы, продала себя этому плотоядному старику, он поначалу вспыхнул было, возмутившись, но неожиданная мысль о том, что богатства, высокое положение и влиятельность Тоямы как раз-таки могут оказаться полезными в осуществлении его мечты, моментально погасила в нем возмущение, стыд и гнев. Он даже обрадовался, чувствуя, как счастливо стучит его сердце.
Еще мальчишкой ему приходилось каких-то дней пятнадцать заниматься физикой. С той поры он считал себя знатоком этой науки. Как-то осмелился даже заявить королю химии: «Мы физики, а потому в химии мало что смыслим». К тому же Момодзо волей случая был хорошо знаком с профессором Кувяси. В какой-то мере знал, чем он занимается, видел некоторые опыты, которые ставил Кувяси. Все это вызывало интерес и увлекало Момодзо. Он поражался, но порой пугался невообразимо смелых и, как ему казалось, очень уж опасных опытов и коварных замыслов Кувяси. И в дом-то его Момодзо входил всегда осторожно, со страхом, озираясь по сторонам, будто здесь его подстерегает что-то страшное или же кто-то выслеживает и наблюдает за ним. Но все же не переставал приходить к профессору и как-то раз заверил его:
— Ничего, ничего… Мы в любое время раздобудем нужную сумму для опытов. Мне поможет Тояма.
Но князь Тояма не только не помог, а, вызвав однажды к себе Момодзо, объявил о его увольнении.
— Ты не годишься в секретари, — сказал он. — Мне нужен человек, который хотя бы мог отличить белое от черного, иприт от кислорода…
Момодзо ушел, как побитый. Но все-таки теплилась маленькая надежда: «Стоит ли беспокоиться, когда у меня есть такая сестра?..» И он, вернувшись через некоторое время, чуть-чуть приоткрыв дверь, заглянул в кабинет Тоямы. То, что он увидел, обожгло ему кровь. Его сестра, красавица Сада, актриса императорского театра, раскинувшись в сладкой истоме, лежала на широком диване. Бесстыдно обнаженная по пояс, она, кокетливо посмеиваясь, поигрывала со стариком, а он, опьяненный князь Тояма, прикрыв глаза, повизгивал и обнюхивал ее, лаская пышную грудь актрисы. Потом она, слегка подняв ногу, грациозно опустила ее на спинку дивана. Шелк платья скользнул с колена… С покрасневшими от соблазна глазами Тояма накинулся на свою любовницу. И в этот момент Момодзо, не стерпев позора, с силой распахнул дверь. Красавица Сада приподняла голову и возмутилась:
— Убирайся!.. Убирайся вон, негодяй!..
Растерянный Момодзо захлопнул за собой дверь. И после этого случая он никогда больше не появлялся здесь.
В числе тех, кто неожиданно уснул на улице, был и он, Момодзо, бывший секретарь короля химии. Проснувшись, с недоумением заметил поднимавшихся с мостовой людей: «Что это?» — подумал он, не чувствуя и не подозревая, что и сам всего секунду назад оторвал свое тело от земли. Лишь потом обратил внимание на свою испачканную одежду. Удивился и этому. «Откуда пыль и грязь?..» Отряхнувшись, влез в трамвай и покатил к западной окраине города. Сойдя с трамвая, оказался вскоре у небольшого двухэтажного дома. Осторожно вошел, боязливо оглядываясь. Заглянув в одну из комнат, повертев головой, увидел растянувшегося на полу профессора Кувяси. Никак мертвый? Подходить не стал, испугавшись, спрятался за стену. После услышал, как профессор, встав, взялся за телефонную трубку. Момодзо оказался невольным свидетелем разговора профессора с начальником полиции. Моментально представил себе с ужасом ту картину на улице, вспомнил о своем испачканном костюме, когда до него донеслись эти жуткие слова: «Когда народ Токио уснул на три минуты, бодрствовали только вы…» У Момодзо, казалось, волосы встали дыбом, какой-то удушающий ком, подкатив к горлу, удержал его от крика.
«Никто не должен знать об этом, в противном случае не ждите от меня пощады», — долетело до ушей Момодзо. И он еще больше испугался. Его охватила страшная мысль: «Уничтожит ведь меня профессор, уничтожит… За то, что я узнал про все. Беги, Момодзо, пока цел». И он, сдерживая дыхание, неслышно выскользнул из дома профессора Кувяси.
Момодзо торопливой трусцой продвигался по улице и думал о начальнике полиции генерале Цусимото. «Бедняга, наверное, мечется сейчас в своем кабинете, не зная, куда девать себя». И от этой мысли Момодзо вдруг проникся жалостью к начальнику. Как-никак он знает этого генерала. В прошлом году Цусимото тоже некоторое время ходил по стопам его сестры, и тогда он познакомился с ним. Правда, в ту пору генерал еще не был начальником полиции Токио. А став начальником, предложил ему: «Что, если ты перейдешь к нам, Момодзо?» Теперь, когда он оказался без работы, Цусимото непременно поможет ему. Как жаль, что такой хороший человек попал в ужасный переплет. Эх, свалилось же на его голову, а! Э-эх!.. Момодзо замедлил шаги, забыл о трамвае, шел не спеша, обдумывая ситуацию и ненароком вспоминая, как рождались и жили в его душе когда-то несбыточно-сладкие мечты. Банки Японии… заводы, шахты… женитьба на принцессе… В какое-то мгновение его мысль озарилась яркой вспышкой и безудержно заколотилось сердце, глаза наполнились светом и он счастливо заулыбался.
— Эй, Момодзо, а ну соберись-ка да сфокусируй свои мысли. Что имеешь, чего нет?..
Но, начав заново «взвешивать мысли», он никак не находил достаточных причин для веселья. Они, эти маленькие свидетельства радости, словно юркие хвосты, не давались ему в руки, дразнили и исчезали, не оставляя следа. И Момодзо, не зная, за что бы ухватиться, терял нить своих рассуждений. Угасла на лице улыбка, омрачились глаза. Но через минуту-другую он был уже совсем другим. «Расскажу… расскажу! Он одарит меня за это!..» Как быстро у Момодзо меняется настроение. Снова весел, бодр, разудал, и такими милыми кажутся ему прохожие. Мимо прошла какая-то старушка с мешочком риса на плечах и он успел шепнуть ей: «Ах, какая вы хорошая, бабушка!»
Момодзо подошел к полицейскому управлению. Из его дверей стремительно вылетели озабоченные хмурые люди. Своих тайных агентов и сыщиков вмиг поставил на ноги начальник полиции генерал Цусимото. Получив от него сугубо важное и секретное задание, они теперь были готовы разбрестись-рассыпаться по всем углам и закоулочкам Токио.
В тот самый день, когда население Токио в мгновение ока погрузилось в сон, в печатном органе «Молодых офицеров», газете «Кровавый меч», была опубликована статья профессора Токийского университета господина Аве. Статья называлась «Воинствующие ученые». В ней известный профессор назвал хирургию отцом всех наук. Сравнивая хирургическую операцию с военной, он приходил к выводу, что и то и другое — необходимейшие, вполне закономерные явления в жизни. «Задыхающаяся в мучительной агонии Азия нуждается в кровавой операции. Только беспощадным, карающим мечом самураев можно изрубить, искромсать и вышвырнуть удушающий Азию большевизм. Горы Урала — спинной хребет Советов. Надо, как топором, рубануть этот позвоночный столб и одним махом рассечь Россию пополам. Надо распластать перед ней ее восточную часть, которая обязана стать победной добычей самураев. Именно это необходимо сейчас Японии, которая призвана править миром. В такой ответственный момент наука не может стоять в стороне. Каждый ее шаг должен являться свидетельством необходимости кровавого меча самураев. Пусть нож хирурга прочно внедряется во все науки. Не абстракция и легкомысленные сюсюкания, а война должна быть их девизом. Великая японская нация рождена для господства над всем человечеством. Это начертано самим богом, это доказывает и всесильное учение епископа Кедзе. Сама судьба велит японцам встать на сей доблестный путь и с честью исполнить святую волю всевышнего. Этот час наступил». Так писал Аве, сообщая еще о том, что сегодня же собирается съезд группы «Воинствующих ученых».
Профессор Аве был сыном промышленного магната из Хоккайдо. Один из бывших заправил в войне с Россией, этот человек теперь выступал ярым сторонником подготовки «глобальной войны». Поэтому он считался весьма влиятельным человеком в профашистской партии Сеюкай, открыто провозглашавшей войну и уже вставшей на эту стезю. Кроме того, отец Аве занимал главенствующее положение среди акционеров концерна Кухара, имеющего самые тесные контакты с организацией японского фашизма «Молодые офицеры». Сыном такого человека и был господин Аве. Не менее известный, чем свой отец. С титулом ученого, со званием профессора, хотя никогда в своей жизни не грыз гранит науки, не стремился к ней, а лишь сменил множество профессий. Однако с некоторых пор его имя замелькало в прессе под хвалебными рецензиями на всякого рода сомнительные выступления ученых мужей. Кто только не умудрялся в это время становиться под флаг науки… Некоторые, ловко прикрываясь им, выплескивали на журнальные страницы грязные смывы всевозможных далеко не безобидных мнений и идеек. И он, вездесущий рецензент Аве, подхватывая их, расписывал-расхваливал взахлеб.