Танки повернули на запад
Шрифт:
Катуков надевает меховой жилет, поверх него телогрейку, на телогрейку романовский полушубок. Лететь придется на «У-2». Зимой это не самое приятное путешествие.
Три дня мы томимся, ждем вестей, смотрим в низкое серое небо. На четвертый Катуков с красным от мороза, ветра и возбуждения лицом шумно вваливается в избу. На ходу сбрасывает полушубок, ватную телогрейку, жилет:
— Так-то, товарищ член Военного совета армии…
— Какой армии? — настораживаюсь я.
— 1-й танковой, с вашего разрешения.
У меня нет времени вдуматься в смысл нежданного назначения.
А Катуков без передышки сыплет и сыплет новостями. Даже не делает пауз, необходимых для большего эффекта:
— Был у Сталина… В этих валенках по кремлевскому паркету топал… Корпус передаю Кривошеину… С нашего фронта только этот корпус да полевое управление 29-й армии. Общевойсковой штабец. Это и хорошо и плохо. Придется переучиваться и ему и нам… Когда? На ходу. На все про все — пятнадцать дней. Переброска, формировка, сколачивание и прочее. Некоторые части должны подойти с Западного фронта, другие — с Северо-Западного. Будут у нас и лыжно-стрелковые бригады, и воздушно-десантные дивизии…
После того как Михаил Ефимович произнес «пятнадцать дней на все про все», я уже плохо слышу остальное. А он, взбудораженный, не умолкает ни на минуту:
— Десанты на Псков, Порхов, Лугу… Вместе с армией Толбухина составляем группу генерала Хозина. При окружении демянской группировки группа вводится в прорыв на Порхов, Псков, выходит к Луге, на тылы ленинградско-новгородской группировки немцев и участвует в деблокировании Ленинграда…
Есть от чего прийти в возбуждение. Есть от чего испытать тревогу. На переброску частей, на подготовку армии — две недели. А вдобавок ко всему еще и то, что мы с Катуковым никогда не возглавляли такие махины, не решали задач подобного масштаба.
— Не робей, Кириллыч! — ободряет меня Катуков. — Не боги горшки обжигают. Армейский приказ вроде корпусного, только подлиннее, пунктов побольше.
«Это ты, Михаил Ефимович, сам себя шутками успокаиваешь, — думаю я. Небось тоже екает ретивое».
— Да, чуть не забыл, — продолжает Катуков, — помпотехом назначен наш Дынер. А уж Пал Григорьевич в своем ремесле толк понимает. За технику можно не беспокоиться.
— Насчет Дынера, конечно, повезло, — соглашаюсь я.
— Полный порядочек будет, — обнадеживает себя и меня Катуков. — А заместителем моим назначен генерал Баранович. Золотой старик! Еще в русско-японскую батальон в атаку водил. Перед этой войной начальником кафедры был. Стратегию постиг и оперативное искусство превзошел. Голова!
Через час я познакомился с прилетевшим из Москвы генералом Барановичем сухим, деловито-спокойным стариком с гладко выбритым бледным лицом.
Наутро три «виллиса», два танка и машина с рацией миновали северную окраину деревни. Катуков, Баранович, Дынер и я отправлялись в пункт сбора армии.
Мы должны были двигаться впереди начавшего передислокацию корпуса Кривошеина, до вчерашнего дня нашего корпуса. Нанесенный на карту маршрут вился по лесным
На трехсоткилометровый путь отведено было три дня. Над нами висел пятнадцатисуточный срок подготовки.
Однако в первый день вместо ста запланированных километров мы сделали ровно… семь.
Танковая армия жила только еще в приказах, а на ее части уже обрушились первые невзгоды.
Дороги, по которым мы так уверенно двинулись, существовали лишь на карте. Нам предстояло следовать дальше по нетронутой снежной целине, стиснутой с обеих сторон густым недвижным лесом. «Виллисы» застревали быстро и прочно. Натянутые на шины цепи выбрасывали снег, и колеса погружались все глубже.
Пустили вперед оба танка. Но, во-первых, танковая колея не соответствовала автомобильной, а во-вторых, танки, взбив перед собой горы снега, сами вскоре застряли, днищем легли на наст. Беспомощно крутились и гусеницы. Мы испытывали отчаяние. Стояли с лицами мокрыми от пота, от таявшего снега и угрюмо молчали.
— Семь километров! — сплюнул Дынер. — На ишаках и то быстрее.
— Целесообразно пустить вперед корпус, — тактично подсказал Баранович. Катуков обрадовался:
— Верно! Там люди, машины. А мы уж вместе с ними.
Ночью нас стали обгонять части корпуса: пехота, танки. Но темп от этого почти не увеличился. Чтобы пробить дорогу в целине, нужен был могучий таран, специальная техника. Мы ее не имели. Танки застревали в сугробах, пехотинцы, быстро выбившись из сил, валились на снег.
Накануне передислокации корпус получил наскоро обученное под Москвой пополнение. Слабая подготовка, недоедание в тылу и в запасном полку — все это сказалось в первые же сутки марша. Среди солдат были и такие, что, впервые в жизни держали лопаты. Молоденькие бойцы, сбросив с рук двупалые коричневые рукавицы, дули на покрывшиеся водяными волдырями ладони, жалобно смотрели на командиров.
В пору фронтового бездорожья обычно на помощь войскам приходило местное население. Женщины, ребятишки, старики гатили болота, строили мосты, рыли канавы, очищали проселки. Но здесь поблизости не осталось деревень: немцы сожгли дома и прогнали колхозников. Мы могли надеяться лишь на собственные покрывшиеся мозолями руки.
Тут-то я и оценил организаторский напор начальника политотдела корпуса полковника Лесковского. Он правильно понял: в такое время все до единого командиры и политработники, писаря и медики, штабники и ординарцы — должны взяться за лопаты. Поменьше суетни, болтовни, общих разговоров. Побольше работы! Одна смена отдыхает, другая трудится. В каждой — коммунисты, комсомольцы, агитаторы.
Метр за метром белую толщу раздваивал узкий коридор. В иных местах стены его были выше человеческого роста. Бороться приходилось не только с этим плотно спрессовавшимся под собственной тяжестью снегом, но и с тем, который беспрерывно сыпался с неба. Неутихающая февральская вьюга заметала только что очищенную дорогу, укрывала бойцов, прилегших отдохнуть. Специальные команды бродили вокруг трассы, залезали под каждую сосну и ель, щупали каждый бугорок — не уснул ли под снегом кто-нибудь из солдат.