Танкист, или «Белый тигр»
Шрифт:
– Иван Иваныч!
– окликали.
– Пора ужин носить…
Он вскакивал и шел.
Стояла уже глубокая осень.
– Иван Иваныч! Подсоби разгрузить дрова…
Он накидывал ватник и выходил в закиданный листьями двор, туда, где уже ждал грузовик с дровами.
По прежнему единственное, что знали о нем - то, что он в бессознательном виде прибыл с Курской дуги. Скудные сведения были доставлены по самой ненадежной цепочке: ремонтники - шофер полуторки - полевой эвакогоспиталь. Майор-хирург за неимением других данных, в сопроводительных документах торопливо чиркнул: „неизвестный танкист“.
Зимой Иван Иваныч окончательно поправился. Правда, он так и не смог о себе ничего рассказать и пока еще с трудом произносил простые слова. Однако, совершенно осознанно выполнял любые команды, а, кроме того, охотно откликался на свое новое имя. Наконец, его осмотрели и признали годным. К родным местам отправляли уже совершенно очевидных калек - остальных, контуженных, обожженных, пусть даже потерявших память гнали на переформирование. За „счастливчиками“ постоянно приезжали купцы из различных частей. Те, кому особо везло, попадали в полки гвардейских реактивных минометов; считалось, среди „катюшников“ самый малый процент потерь. Котировались „трофейщики“ и обслуга аэродромов. У пехотинцев и артиллеристов были немалые шансы отсидеться в обозе. Но будущее Ивана Ивановича представлялось
Все незанятые врачи и сестры вышли Найденова проводить - случай был уникальным и медицинской наукой необъяснимым. Тот, кто неделю провел в искореженном танке, у кого был девяностопроцентный ожог и никаких шансов на выживание, теперь, словно с того света, в снятых с очередного усопшего сапогах, в длиннополой, не по росту, простреленной во многих местах шинели, в солдатской шапке, завязанной тесемками под подбородком по случаю мороза, спускался с крыльца. К спине танкиста прилип тощий „сидор“, а в нем кусок мыла, хлебный кирпич и банка американской тушенки - щедрый подарок от эскулапов. В нагрудном гимнастерочном кармане была новая солдатская книжка, объяснявшая, кто он теперь такой.
Грузовик увез его.
Появление Ивана Иваныча произвело неизгладимое впечатление на вновь формируемую под Челябинском бригаду. Когда личный состав построили, ее командир, сам весь в ожогах и шрамах, тридцатилетний ветеран, которого за постоянную присказку прозвали Козьей Ножкой, не мог не буркнуть:
– Да на его морде, козья ножка, живого места нет!
Затем грубиян-комбриг приказал вновь прибывшему выйти из строя:
– Откуда?
Иван Иваныч и сам не знал - „откуда“.
Мальчишка ротный, сбиваясь, объяснил подполковнику суть.
– Так кто хоть, козья ножка!? Башнер? Механик?
– допытывался комбриг.
– В документах написано - танкист, - с отчаянием вякнул лейтенант.
– Тогда - заряжающим!
И само воплощение этой дикой войны записали в башнеры - там нужна только грубая сила: знай, подноси снаряды и выбрасывай гильзы из люка. „Осколочные“ и „бронебойные“ отличил бы и полный дурак. От рядового Найденова, тут же за глаза прозванного Черепом, больше ничего и не требовалось. Никто в той на скорую руку сколоченной части им особо не интересовался (вот только внешность притягивала внимание). Впрочем, нигде не было такой текучки, как в танковых экипажах: три-четыре недели дурной подготовки и фронт, а там уже после первого боя „тридцатьчетверка“, хорошо еще, что дотла не сгорала. Тех, кто выскакивал, вновь перемешивали - и запускали в дело.
Беспамятный Иван Иваныч вместе со всеми послушно хлебал баланду, и околевал от холода в бараках (на голых досках укрывались шинелями). Но, по крайней мере, его судьба на ближайшее время определилась. Экипаж был весьма пестрым: того самого лейтеху-мальчишку назначили командиром, пожилого узбека определили водителем, бывший московский урка, развязный и приблатненный, сам вызвался быть радистом.
Не прошло и месяца, как вся эта наскоро (и ненадолго) собранная четверка оказалась на Челябинском тракторном, где собиралась одна из последних серий „Т-34-76“. [2] В цехах при виде Найденова редко кто мог сдержать ахи и вздохи. Подростки и бабы не скрывали испуганного интереса. Иван Иваныч, не обращая внимания на любопытных, в отличие от узбека с уркой, которые интересовались лишь доппайком заводской столовой, сам вызвался подносить детали. Мальчишка-лейтенант, изо всех сил пытаясь хранить авторитет в отношениях с подчиненными, был благодарен ему хотя бы за это. К нескрываемому раздражению московского вора-радиста и ужасу узбека, танк вырастал на глазах: коробка обзавелась трансмиссией, катками и гусеницами, настал черед двигателю и внутренней непритязательной начинке, затем опустили на место башню.
[2] «Тридцатьчетверка» - танк исключительный, подробно на его становлении останавливаться не имеет смысла: достаточно отослать читателей к многочисленным публикациям, в которых машина разобрана буквально по винтикам. Отметим: в течение всей войны танк был здорово модернизирован (в основном, сохранив при этом столь характерный для него внешний вид). Конечно же, «Т-34» сорок первого года не идет ни в какое сравнение с тем «Т-34-85», который заканчивал войну.
В 41-42-х годах., имея практически непробиваемую для немецких танков и противотанковых пушек броню и орудие, способное «ломать» не только борта, но и лоб достаточно слабеньких Pz T-11, Pz T-111, Pz T-V1, а так же совершенно негодных для боя с русским танком трофейных чешских Pz 35(t) и Pz 38 (t) с расстояния в 1000 метров, «тридцатьчетверка» имела недоработанный двигатель, постоянно выходящий из строя. Зато моторы немецких машин заслуживают самых высоких похвал - не в последнюю очередь, благодаря их выносливости немцы и оказались под Москвой. В конце войны положение изменилось с точностью наоборот - хорошо бронированные немецкие танки («пантеры» и «тигры») испытывали постоянные проблемы с двигателями. Но их снаряды пробивали «тридцатьчетверочку» за полтора, а то и за два километра. Однако новая 85-мм пушка среднего советского танка действовала не хуже хваленой немецкой «8-8», а усовершенствованный двигатель «В-2» позволял ему совершать пятисоткилометровые броски в тыл противника.
Что касается артиллерии - в течение всей войны конструкторами делались попытки вооружить «Т-34» наиболее мощным и пригодным для усиленной эксплуатации орудием. До 1944 года танк вооружался 76-мм пушкой. Таким образом, на танкостроительных заводах собирались серии «Т-34-76». Но, начиная с 42-го года, после того, как немцы отошли от шока (первые встречи с «тридцатьчетверкой» настолько потрясли немецких танкистов, что те потребовали от германской промышленности скопировать точно такой же танк) и создали достойные танковые и противотанковые образцы, ее пробивной способности было явно недостаточно не только для «тигров» и «пантер», но и для модернизированных германских «троек» и «четверок». Остановились на 85-мм пушке, способной достойно бороться с «кошками». С зимы 44-го в серию пошел «Т-34-85», который и явился основным нашим танком в конце войны.
«Т-34-76» имел массу недостатков: в частности, очень тесную башню, в которой с трудом могли уместиться два члена экипажа (американцы недоумевали, каким образом русские танкисты помещаются там зимой, в полушубках и ватниках). Из за невозможности разместить в башне еще одного человека, командир вынужденно совмещал со своими прямыми обязанностями еще и функцию наводчика, что негативно сказывалось на эффективности и командования, и стрельбы (у немцев было пять членов экипажа - в танковых башнях действовали командир, наводчик и заряжающий). Кроме того, чрезвычайно плохой обзор из танка не позволял оценивать обстановку и вовремя на нее реагировать. Так, механику-водителю приходилось постоянно держать приоткрытым люк. Стрелок-радист со своего места почти ничего не видел и во время боя часто бил вслепую. Первые рации были из рук вон плохими и стояли только на т. н. «радийных» танках. Неудачным оказалось расположение топливных баков по сторонам боевого отделения: воспламеняясь, они часто не оставляли никаких шансов экипажу. Все эти недостатки исправлялись в ходе войны (правда, топливные баки оставили на прежних местах). Так, экипаж «Т-34-85» с новой башней уже был «полноценным» и, как положено, насчитывал пять человек, хотя танкисты иногда отказывались от стрелка-радиста и воевали вчетвером (три башнера плюс механик-водитель).
Пришел ожидаемый всеми с дрожью день: командир получил перочинный нож, часы и компас. Экипажу был выдан огромный кусок брезента. Новорожденную „тридцатьчетверку“ готовились перегнать из цеха на огромный заводской двор, где дожидалась отправки новая партия.
И здесь Иван Иваныч проявил себя.
Видно, что-то заискрилось в его голове, закантачило и разорвало тотальное беспамятство. Перед самым прогоном танка по цеху Иван Иваныч оказался внутри машины - лейтенант попросил достать какую-то ветошь. Когда Найденова несколько раз позвали, он, словно черт из табакерки, высунулся по пояс из люка механика - вид его возбужден. Экипаж и рабочие вздрогнули. Иван Иваныч вновь скрылся. В темноте „коробки“ словно зловещие фары включились глаза. Никто не успел слова молвить, как танк завелся. Лейтенант с москвичом и жителем Коханда отскочили в одну сторону - наладчики в другую. „Т-34“ рванул с места и помчался по проходу между двух рядов своих одинаковых собратьев к узким воротам. Сошедший с ума Найденов не сбавлял хода - все на его пути успели попрятаться и приготовились к драме. Танк развил всю скорость, на какую был только способен. Выбрасывая за собой облака газов, немилосердно грохоча катками, он неумолимо приближался к настоящей катастрофе. Многие, включая ошалевшего командира-лейтенанта, уже представляли скрежет и треск. Но, не снижая скорости, „тридцатьчетверка“ на полном ходу проскочила Сциллу и Харибду, развернулась, и, проехав еще метров тридцать, лавируя между машинами, встала во дворе, как вкопанная.
Подбежал перепуганный командир. Подбежали узбек с приблатненным радистом. Высыпали во двор любопытные. Иван Иваныч выскочил им навстречу. Он скалился своей ужасной улыбкой. Он дрожал и никак не мог успокоиться. Он вспомнил– вернее, вспомнили руки.
Сомнений не оставалось; в прошлой жизни этот обожженный, беспамятный вызывающий видом своим сострадание и жалостливый ужас танкист был механиком и судя по всему, водителем от Бога!
Узбек тут же с радостью перебрался в башню, не смотря на то, что шансы выжить в бою при этом уменьшались наполовину. Смышленый московский вор, теперешний радист, сразу сообразил, с кем нужно водить дружбу - и с тех пор, пока руки Иван Иваныча были заняты, скрутывал ему самокрутки, раскуривал их и вставлял в его ужасную черную пасть. Кроме того, на марше он всякий раз услужливо подхватывал и тянул вместе с Черепом рычаг переключателя скоростей, ибо на этом „Т-34-76“ почему-то все еще стояла проклинаемая всеми водителями неудобная четырехскоростная коробка. [3]
[3] Один из самых больших недостатков первых «Т-34» - слабая и капризная четырехскоростная коробка. Зубцы при переключении часто крошились, отмечались разрывы картера коробки. Для того, чтобы переключить передачу стрелку-радисту приходилось подхватывать рычаг и тянуть его вместе с механиком-водителем - у последнего просто не хватало на это сил. Так что для нового танка требовались водители с очень хорошей выучкой (а таких катастрофически не хватало). Неопытный механик мог вместо первой передачи воткнуть четвертую (она тоже назад), что приводило к поломке. Положение кардинально изменилось только тогда, когда на знаменитом 183 заводе разработали пятискоростную коробку с постоянным зацеплением шестеренок.
Перед погрузкой в эшелон бригада прошла пятьдесят километров и отстрелялась на полигоне. Зима трещала под тридцать градусов, „коробка“ промерзла до звона. Ведомый Черепом танк нещадно ревел на поворотах, забирался на склоны, задирая пушку, сползал с них, при этом всех нещадно болтало, узбек едва слышно молился, мальчишка-командир, набив достаточно шишек, стиснув зубы, безнадежно пытался следить за дорогой из командирской башенки-гайки. Радист, которому ни черта было не видно, виртуозно матерился, рискуя прикусить язык. И лишь Иван Иваныч, издавая звуки, весьма похожие на рев, нещадно направлял „тридцатьчетверку“ по целине и разбитым дорогам. Он все время теперь куда-то рвался, настораживая даже урку, не говоря об узбеке с командиром. Было от чего пугаться - распахнутый рот, нетерпение, дрожь, желание гнать и гнать - таким оказался безобидный ранее Череп. Люк его был распахнут, за его спиной трудился вентилятор - все живое должно было при этом окоченеть, но сумасшедшему механику, единственному из всего измученного экипажа, было жарко. По радийной связи лейтенант получил приказ остановиться, однако, до Иван Иваныча мальчишка так и не докричался. Колонна замерла - а найденовский танк, вывернув из строя, принялся описывать дугу по полю, чуть ли не утопая в сугробах и выкидывая впереди и позади столбы снежной пыли.
Кончилось тем, что наперерез кинулся сам комбриг. Козья Ножка возник, чуть ли не перед самой „тридцатьчетверкой“, проваливаясь в снег по пояс. Здесь Иван Иваныч наконец-то пришел в себя. Показавшийся из башенного люка юнец-командир готов был расплакаться, однако, начальство не обращало на сбивчивый лепет никакого внимания.
– Водителя - ко мне в машину!
– орал молодой подполковник.
– Давай сюда, скелет!
– приказал Найденову.
– Покажи, козья ножка, на что способен!
Так, Иван Иваныч занял место в командирском танке - а лейтенанту, узбеку и урке достался водитель комбрига, такой, как и они, неопытный обреченный юнец. И на глазах всей бригады Иван Иваныч показал– „тридцатьчетверка“ только что юлой не вертелась. Высыпавшие из машин экипажи открыли рты.