Танковые засады. «Бронебойным, огонь!»
Шрифт:
Гитлеровцы сопротивлялись с немыслимой яростью, а их инженерные сооружения были практически непреодолимы, их система огневого подавления — смертоносна! Но коварный враг, захвативший практически всю Европу, не учел, что теперь он воюет с армией, всего год назад сокрушившей «неприступную» линию Маннергейма в Финляндии — такой же суровой зимой!..
И все же потери были страшные… Глухо стонали раненые, из операционной палатки доносились душераздирающие крики пациентов: наркоза и обезболивающих не хватало — хирурги резали по-живому. Весь наркоз — полстакана спирта.
Прошли бойцы, с виду обычные, одеты в телогрейки и ватники, с автоматами ППШ на плече, а взгляды — волчьи. Разведка… Приволокли немецкого офицера — судя по витым погонам, важная шишка. Ну, прибили немного дорогой, чтоб не рыпался… И теперь «герра оберста» требовалось срочно привести в чувство.
* * *
Возле палатки, привалившись к брезентовой стенке спиной, стоял летчик в кожаном реглане. Под шлемофоном белели бинты, левая рука, тоже забинтованная, была на перевязи. Он жадно и часто затягивался, глотая едкий дым папиросы.
— Главное, я по этому «лаптежнику» из пулеметов как всыпал! А из облаков пара «мессеров» вывалилась… — сказал он, обращаясь к танкистам.
— А где тут прием раненых, браток? — спросил старшина.
— Дальше проходите… — махнул зажженной сигаретой летчик.
Гвардии старшина Стеценко доставил Николая Горелова в санитарную палатку. А сам убыл в штаб батальона бригады с докладом.
Обгорелым капитаном с весьма значимой для танкиста фамилией занялись врачи. Но не сразу. Сначала он попал на сортировку. Молодой, лет тридцати, военврач проводил первичный осмотр и определял, кому оказывать помощь в первую очередь, а кому подождать.
Глянув на гвардии капитана, военврач кивнул медсестре:
— Лида, обработай танкисту кисти рук и наложи стерильные повязки.
— Хорошо, Владимир Николаевич, сейчас все сделаю.
— Терпи, браток, все будет нормально.
И Горелов терпел, глядя, как медсестричка, совсем еще девчонка-школьница, быстро и ловко протирает его обожженные ладони марлевой салфеткой, смоченной в дезинфицирующем растворе, а потом наматывает белые бинты, резко контрастирующие с черным комбинезоном танкиста. На обожженное лицо Горелова она налепила стерильные пластыри.
— Все хорошо будет, вы, товарищ капитан, прилягте пока. Вот сюда, на койку.
Медсестричка помогла Николаю освободиться от теплого зимнего комбинезона и стащить сапоги. Танкист улегся на койку и мгновенно провалился в сон…
Глава 15
«Die nachte Angriff» [40]
Дитрих Шталльманн был подавлен. Впервые боевые части Вермахта стояли в глухой обороне. Древние Вена и Прага, своенравная Варшава, блистательный Париж — столицы Европы пали одна за другой. Ну а вот с этими упертыми азиатами получилось совсем по-другому!
Слишком крепок оказался орешек — не смогли его разгрызть стальные челюсти бронированных «панцер-дивизий»!
И теперь солдаты Вермахта вгрызались отточенными лезвиями саперных лопаток в мерзлую, твердую, словно фортификационный бетон, землю. Блиндажи, окопы, землянки, ходы сообщения… Все хаты в окрестных деревнях были сожжены и разрушены, поэтому приходилось ютиться в тесноте, оберегая драгоценное в русскую зимнюю стужу тепло. А где скученность — там и вши, и прочие паразиты… Началось распространение заразы, а госпитали и медицинские батальоны уже с большим трудом справлялись с потоком раненых, больных и обмороженных. Они скорее напоминали скотобойню, нежели место, где можно облегчить страдания.
Зима 1941/42 года под Москвой стала своеобразным печальным прологом к зиме 1942/43 года под Сталинградом… Но для немецких войск это было еще впереди.
А сейчас — только мороз и чувство горечи, все больше и больше овладевающее немецкими оккупантами.
Обер-лейтенант Дитрих Шталльманн находился в подавленном состоянии, впрочем, как и многие другие немецкие солдаты и офицеры. Мрачный «Аржмайстер» Алекс Кнаге стал еще более сумрачным и нелюдимым. А оберпанцершутце Вальтер Зибер стал более задумчивым. Стремительные темпы наступления танковых и мотомеханизированных соединений во время блицкрига сдвигали не только логические, но и нравственные акценты.
Молодежь, воспитанная в традициях Третьего рейха, была просто помешана на моторах, скорости, механической мощи. Они даже изобрели свой блиц-язык, до предела укоротив слова, заменив существительные аббревиатурами, почти полностью избавившись от прилагательных и сделав ведущими словами глаголы. Действие было положено в основу мышления. Так что на простые человеческие переживания времени уже не оставалось. Что значат страдания народов и отдельных людей, когда во главу угла поставлены глобальные идеи пангерманизма и концепция «высшей расы»?!
Темпы наступления в России были существенно ниже, чем в Европе, — блицкриг выдохся.
Но зато солдаты и офицеры Вермахта наконец-то увидели страдания обычных людей, беженцев, военнопленных, тех, кто остался на оккупированных территориях Советского Союза. Теория расовой неполноценности «неарийских народов» позволяла гитлеровцам отгородиться лживым барьером надуманной псевдоморали. Но обычные солдаты: немцы, австрийцы, датчане, норвежцы, словаки, венгры — все же в большей степени отождествляли себя с теми, кого они пришли завоевывать.
Кроме того, и откровенно растерянное поведение командования группы армий «Центр» подтачивало силы и стойкость войск.
* * *
Еще в сентябре 1941 года генерал-фельдмаршал фон Клюге выступал резко против начала наступления на Москву. Он заявлял, что немецкие войска не готовы к зимней кампании. Во время самого наступления он продвигался вперед столь медленно и неохотно, что вызвал нарекания со стороны командующего 4-й танковой группой Гепнера, на которого и легла основная тяжесть наступления.