Танненберг

Михельсон Андрей

– Для тебя всегда абстрактные рассуждения значили больше, чем я! – Неожиданно яростно воскликнула Полонская, подавшись вперёд. – Что ты за человек! Война, служба. Зачем тебе всё это?

Чёрт! Она даже не услышала фразы про жену, пропустила мимо ушей, настолько уверена в своей силе и влиянии на него! Она продолжает всё тот же давний спор, что важнее в жизни человека – долг и служба стране, или личное счастье. Она не понимала его тогда, и наверняка не простила ему этого выбора. И это терзало её все годы!

– Потому что для меня это не абстрактные рассуждения! – Ответил он, невольно также повышая голос. –

Для тебя всегда существовало только твоё «я», и даже меня ты выбирала, наверняка, как забавную игрушку, которая надоела бы тебе через пару лет.

– Ты ничего не понял. – Севшим голосом сказала Полонская.

– Да, где уж мне, тупому солдафону.

– Не прячься за этими глупыми шаблонами. Ни я, никто другой, тебя никогда таким не считали. Какой смысл во всех твоих орденах и званиях, если ты с них ничего не имеешь? Что даёт тебе эта служба, что можно было бы потрогать руками? Почему ты не хочешь быть, как все?

– Кто как все? – Удивился Самсонов. – Ты о чём?

– Оглянись вокруг. Люди работают на себя, устраивают личное счастье, наслаждаются жизнью, а ты вечно куда-то должен ехать, чем-то жертвовать… И мной в том числе.

– Настя, я, конечно, понимаю, что Варшава большой город, но это ещё не весь свет. И даже не вся Россия. Тебя не удивляет, что здесь служит множество блестящих офицеров, очень привлекательных даже на твой взгляд, но которые без видимого сожаления потом отправляются туда, куда прикажут. И поверь, это бывают не самые приятные и цивилизованные места.

– Ах, оставь. Это ваша русская привычка слепо повиноваться.

Лучше бы она этого не говорила.

– А поляк поступил бы по-другому?

– Конечно. Если он только не заразился ещё вашей покорностью.

– Поэтому у вас и нет своей страны. Каждый тянет одеяло на себя, и печётся только о своём личном счастье.

– У нас нет своей страны, потому что вы, русские, растоптали её свободу! – Вскинулась Полонская.

– Конечно, а потом дважды предлагали вам взять её обратно. Только вам эта свобода не нужна сама по себе, вам хотелось былого величия, и, разумеется, за счёт России. – Самсонов оставался спокоен. [15] – Вы всё равно не сможете удержать свою свободу с таким отношением к долгу и понятиями о государстве. Вас сомнут соседи. Не хотите говорить по-русски? Будете говорить по-немецки. Тебе нравится немецкий язык?

15

Действительно, и Александр-1, и Александр-2, высказывались за предоставление независимости полякам. Разумеется в национальных границах. И это даже обсуждалось. Но самим полякам такая независимость была не нужна. Им хотелось кресов. А в кресах жили их «холопы», нынешние украинцы и белорусы. И, разумеется, мнения последних никто не спрашивал, но вот Россия на такое пойти уже не могла, считая это население своим исконным. После провала подобных обсуждений следовало очередное польское восстание.

Он по-прежнему не мог различить её лица, но слышал, как она судорожно хватает ртом воздух.

– Ты… ты… всё такой же циничный негодяй, и годы тебя нисколько не изменили! – Наконец смогла произнести Полонская.

– Настя, в старости люди

редко меняются. А, как правило, становятся только хуже. Зачем тебе циничный и язвительный старик? К тому же русский.

– Потому что я имела глупость полюбить его. И с годами эта дурацкая болезнь не прошла. И ты ещё не старик, я это в прошлый раз видела.

Ну, чёрт побери! Как же ему было больно слышать эти слова! Гордая красавица Полонская, вот так запросто, спустя столько лет, снова признаётся ему в любви, а он, несмотря на все оставшиеся к ней чувства, вынужден искать способ, чтобы оттолкнуть её. И это понимание причиняет ему самому невероятные страдания. А главное, он не уверен, что сможет это сделать. Потому что свернуть Анастасию с выбранного пути очень трудно, и у него просто может не хватить на это сил. Однако что-то надо было делать. Стоять так на улице, и продолжать препираться, можно было ещё долго.

– Ладно, я как раз направлялся ужинать, и вижу, что в этот раз у меня будет компания. Независимо от того, хочу я этого, или нет. Ты ведь всё равно… не отступишься. – И с этими словами Самсонов галантно подставил ей руку.

– Конечно, не… отстану. – С победными интонациями ответила Полонская, и подхватила его руку. При этом она повернулась к свету фонаря, и Самсонов в очередной раз подумал, что она по-прежнему очень красива. А также осознал, что её-то лица он не видел всё это время, а вот его она прекрасно различала, всё заранее просчитав.

Усевшись за столик, с тускло горящей настольной лампой, они долго молчали, изучая друг друга вблизи. О внешности Полонской можно было сказать почти по классику – ей было сорок, но выглядела она на тридцать, а при соответствующем освещении, на двадцать пять; она ходила только в те заведения, где освещение было соответствующим. [16] Правда, Полонской было тридцать восемь, но сути это не меняло. Сделали заказ с вином, посидели ещё.

– Так и будешь молчать? – Тихо спросила Анастасия.

16

Э. Ремарк «Возлюби ближнего своего».

– Я уже всё сказал. – В тон ей ответил Самсонов. – Тебе осталось это только осознать и принять. Сейчас между нами ничего невозможно, даже если бы я захотел. У меня весь день расписан по минутам. Потом скорый ужин, а ночью, извини, дорогая, но я должен спать. Потому что следующий день будет таким же насыщенным, если не хуже. И если в твоей красивой голове это до сих пор не отложилось, то повторяю, долг и служба для меня не пустые звуки.

Немного помолчав, глядя перед собой, Полонская также тихо сказала, стрельнув глазами:

– Хорошо хоть о жене больше не говоришь.

– Для тебя это всё равно не имеет значения. К чему впутывать её имя. Видишь, я пытаюсь встать на твою позицию, быть эгоистом, и говорю только о своих желаниях. А моё желание сейчас, это выполнить свой долг. Считай это капризом.

– Ты её не любишь. – Тихо сказала Полонская, сверля его взглядом. Самсонов внутренне вздрогнул, но постарался не выдать этого внешне. Кажется, не получилось, потому что Полонская слегка улыбнулась. – Ты просто женился, чтобы быть, как все, и хоть в чём-то утешиться.