Таня Гроттер и Болтливый сфинкс
Шрифт:
– Хорошо, Бейбарсов! – сказала она вслух, точно он мог ее слышать. – Я тебе поверю в первый и последний раз! Но если окажется, что ты что-то сделал с Ванькой…
Таня осеклась. У нее хватило ума ощутить всю нелепую мелодраматичность этого «то я». Что может она сделать некромагу, особенно если это Глеб Бейбарсов? Отхлестать его по физиономии розами Гурия Пуппера? Почему вообще она так долго сомневалась в своем чувстве к Ваньке, позволяя Бейбарсову пиратствовать в своем сердце? Не потому ли, что за любовь она долго принимала ее броский суррогат?
Таких суррогатов мрака десятки. Каждому хорошему чувству и понятию обязательно сопутствует его темный мерзостный двойник, внешне очень на него похожий, а порой так даже и более яркий. Щедрости – транжирство, улыбке – усмешка, вере – мистика, надежде – самонадеянность, праведному гневу – дешевая мстительность, деятельной доброте – бесхребетная мягкотелость, терпимости – всетерпимость и равнодушие, разумной осторожности – ненависть и страх к каждому постороннему человеку.
Чем важнее и главнее чувство, тем больше у него лукавых двойников. Больше же всего их у любви, как у чувства самого главного и центрального в мироздании.
Таня тряхнула головой, отгоняя нахлынувшие вдруг мысли и сомнения.
– Ну все! Хватит раскачиваться! Пора действовать! – сказала она себе.
Оставив Гробыне записку, что она прилетит сразу в Москву на свадьбу, Таня вновь оседлала контрабас и вытряхнула кости летучей мыши на снег. Как она и ожидала, кожистые крылья тотчас захлопали, сухая кожа натянулась, и жалкая пародия на живое существо, взлетев, повисла в воздухе.
Дождавшись, пока Таня произнесет полетное заклинание, мышь решительно набрала высоту. Таня опасалась, что мышь будет лететь еле-еле, но она ошибалась. Сухие кости, обтянутые высохшей кожей, неслись в потоках ледяного воздуха со стремительностью курьерского поезда. Чтобы не отстать, Тане пришлось лечь грудью на гриф контрабаса и вытянуть руку со смычком.
Облака, в которых они неслись, были сизыми, сплошными, ледяными. Только сейчас Таня вдруг поняла, что, торопясь собраться, не додумалась даже прилично одеться и натереть щеки чем-нибудь защитным, вроде гусиного жира.
Последнее тепло, которое еще сохраняло тело Тани, окончательно выветрилось, и она осознала вдруг, что не чувствует пальцев, держащих смычок. Нет, пальцы пока повиновались, но с какой-то изумленной задержкой, как сонный человек, которого тащат по лестнице. Опуститься же Таня уже не могла – летучая мышь мчалась как заведенная, не оборачиваясь, не притормаживая и даже не проверяя, следуют ли за ней.
С каждой минутой Таня деревенела все больше. Она дышала, а изо рта у нее вырывался пар. Решив не тратить тепло даром, она попыталась отогреть нос той согнутой рукой, что обнимала гриф контрабаса. Бесполезно. Кончик носа застыл и ничего не чувствовал. Таня прикинула, что завтра он будет шелушиться. Это при условии, конечно, что нос вообще не отколется, как у мраморной статуи.
Как у всякого замерзшего человека, мысли у Тани сжимались, и нормальное течение сознания сменялось не то бредовыми, не то вещими видениями. Память похожа на большого, преследующего тебя пса. Пока ты несешься вперед на велосипеде каждодневных дел и мелочной суеты, пес отстает, но стоит тебе замедлиться и спешиться, как пес памяти настигает и повисает на брюках.
Первым делом Тане явился призрачный Ягун, потребовавший, чтобы она назвала синоним слову «дружить». Таня попыталась, но не смогла, хотя слово как будто было несложное.
– Вот и я говорю, что нет синонимов! И чувству нет аналогов! Оно уникально!
Потом Таня увидела Ягге. В ее видении бабуся Ягуна сидела в кресле в берлоге Тарараха, покуривая вишневую трубку, куталась в цыганский платок и задумчиво наблюдала, как буйное пламя выстреливает в трубу искры. На вертеле жарился большой кабан. Таня мялась у порога, бормоча, что ей неловко вторгаться, а Ягун, протиснувшийся и в это видение, кричал:
– Эй! Хватит исполнять танец дежурной застенчивости! Запомни принцип великого Ягуни, короля чукотско-зауральского! Если при приближении к столу хозяева не бросают в тебя табуреткой, значит, ты приглашена!
Таня так живо это увидела, что рассмеялась, потянулась к согревающему пламени в воображаемом камине, ударилась носом о гриф контрабаса и потеряла смычок.
Встречный поток закружил сделавшийся неуправляемым контрабас. Таня вскрикнула. Уже почти падая, ей удалось выпустить искру и заклинанием подтянуть к себе почти заигранный ветром смычок.
Падение и пережитый шок, как ни странно, разогрели ее. Таня вновь набрала высоту и сумела разглядеть впереди, в вате туч, складчатые крылья летучей мыши.
Та летела уже не так уверенно. Казалось, с каждой минутой силы все больше ее покидают. Вскоре Тане, чтобы не обгонять мышь, пришлось перейти на самое медленное заклинание Пилотус камикадзис . А потом произошло непредвиденное. Магия оставила старые кости, и они начали падать рывками, как сброшенная с балкона старая газета.
Таня снижалась кругами. Она увидела блестящую сдвоенную нить железной дороги. Там, где дорога пересекалась с шоссе, что-то поблескивало. Минуты через полторы Таня поняла, что это крыша будки, которую ставят у шлагбаумов.
Мышь упала в снег метрах в трехстах от будки. Подлетать к ней Таня не стала. Она опустилась на край шоссе, спрятала контрабас в футляр и пошла по асфальту к путям. Справа громоздился высокий гребень расчищенного снега.
Ее обогнали две или три машины. Кто-то даже сочувственно посигналил, однако подбросить не предложил. Таня дошла до шлагбаума, чей полосатый перст за отсутствием поезда, был устремлен в небо, и задумчиво уставилась на будку.
Других крыш она сверху не видела. Получается, что летучая мышь привела ее сюда, если, конечно, дело не в обычном сбое магии. Будка была как будка. Совершенно ничего рокового в ней не наблюдалось. Довольно новая, из красного кирпича, с высокой, ведущей к ней железной лестницей. На подоконнике за стеклом – цветы: ванька-мокрый, герань, фиалки, алоэ. Будочницы очень любят цветы. Они уравновешивают их в мире шпал, мазута и вечного грохота.
«Это было бы сильно, если бы оказалось, что Бейбарсов устроился работать на железную дорогу!» – подумала Таня. Ей, с ее буйным воображением, живо представился Глеб, который идет вдоль вагонов и простукивает молоточком колеса.