Таня Гроттер и пенсне Ноя
Шрифт:
Опустив в воду большой палец ноги, Гломов некоторое время задумчиво шевелил им, после чего со страдальческой физиономией начинающего закалку моржа бочком полез в пруд. Ведро лежало на мелководье. Нашарив его, Гуня нырнул, ухватил его за ручку и вытянул на берег.
Он уже одевался, когда странный звук заставил его обернуться. В лицо ему плеснула гнилая вода. Опираясь хвостом о дно, из ведра выглядывала впечатлительная нервная щучка с зелеными разводами на боках.
– Ого! Вот это, блин, рыба! – удивился Гломов.
Щука пристально посмотрела на
– Юноша, умоляю, будь моим щуком! – взмолилась она.
– Не понял! – сказал Гуня.
– Меня всегда тянуло на дураков!.. Это у нас наследственное! Взять хоть Емелю, кавалера моей бабушки!.. Тоже ведь не гений был, а в люди пробился! На царевне женился, на царство сел!.. Ах, если бы ты знал, как долго я тебя ждала!
– Ну ты загнула! А кто такой щук? – ошалело спросил Гуня.
– Щук – это… э-мю-э… ну, короче, фаворит щуки! Это секретное щучье слово! Его даже нет в словаре!
– Чо? – переспросил Гуня.
– Ах, как я люблю это «чо»! Как люблю! – умилилась щука. – Теперь простых ребят так мало осталось! Всякий под умного косит! Разведут ля-ля про всяких Ницшов и Сартров, прям мозги вянут! Какой им Сартр! Нет чтобы девушку просто покрепче обнять, они ей про Бергмана вешают, а то и того хуже – про процессоры и оптико-волокно! Пацан должен быть чисто конкретным! Сказал – сделал! Мужиком должен быть прежде всего! Ферштейн?
– Яволь, – признал Гломов.
Щука с беспокойством покосилась на него. Видно, щукиному протеже не полагалось знать иностранные языки. Но взгляд Гуни был так сержантски прям, так свободен от мыслительных усилий, что щука успокоилась.
– Ты ведь меня не прикалываешь? Ты и правда дурак? – спросила она вкрадчиво.
– Сама ты такая! Попалась – еще и дразнится! – обиделся Гломов. – Щас возьму за хвост и головой об дерево! Селедка какая нашлась!
Щука окончательно успокоилась.
– Значится, так, щук, слушай и запоминай! – деловито распорядилась она. – Сейчас отпускаешь меня обратно в пруд. Можешь с ведром, можешь без ведра… Дело твое, я не обижусь.
– А сама не можешь, значит, в пруд? – восторжествовал Гломов.
– Могу, Гунечка, могу. Я много чего могу. Но тогда непонятно, в чем твоя заслуга. У нас, волшебных щук, так не принято. После чего возвращаешься назад в Тибидохс. Если теперь тебе чего захочется, только скажи: «По щучке-внучкиному велению, по моему хотению!» Все вмиг исполнится. Не перепутаешь?
– Не-а, – сказал Гломов. – А это… искра красная нужна?
– Не обязательно. Я работаю без искр, на одном вдохновенье, – небрежно произнесла щучка-внучка. – Только одна маленькая деталь. Имей в виду, моя магия не всесильна. Хоть я и волшебная, а все-таки до золотой рыбки не дотяну. Так что ежели ты захочешь, к примеру, открыть Жуткие Ворота или там разнести по кирпичам Магфорд, сразу забудь об этом. Ну а средненькие такие желания, пожалуй, можно…
– Видел я эти Жуткие Ворота в гробу в белых тапочках! Я и так согласен! – сказал Гуня.
Он взял щуку
– Чего бы мне такого попросить? Ага, по щучке-внучкиному велению, по моему хотению хочу ведро карасей! – для пробы сказал Гломов.
Едва он успел договорить, как ведро наполнилось маслянисто-серебряными прудовыми карасиками. Жадный водяной возмущенно вздохнул из камышей, но связываться со щучкой-внучкой, видно, не решился. Не тот у него был магический калибр.
– Получилось! Ура! – пробормотал Гуня. – А теперь хочу… хочу, чтобы в меня влюбилась Гробыня! Целовала бы меня каждый день, называла Гунечкой… Интересно, как щука это сде… Ого!
Услышав удары множества крыльев, Гломов поднял голову. Над прудом боевым клином, наложив на луки бронебойные стрелы, летело с десяток магфиозных купидонов. Гуня покачал головой. Щука явно любила сценические эффекты. Бедная Склепова!
– Э, нет! – крикнул Гуня. – С купидончиками я не согласен! Купидончиков и я мог бы нанять! Я хочу, чтоб она сама в меня влюбилась! По правде, понимаешь? Не из-за купидонов, а так!
Щучка-внучка высунула из пруда свой узкий нос.
– Угу! То есть любовь мы хотим все-таки магическую, но чтоб она была настоящей… И страстно, и на халяву! Как бы ни за что, но одновременно и за что-то, чтоб совесть не зажрала! Навек, но пока самому не надоест!.. Ах люди, люди! То ли у нас, рыб! Метай себе икру и смотри, чтоб конкуренты не сожрали… Ладно, Гуня, будет тебе такая любовь, только сам потом не пожалей!
Плеснув хвостом, щука исчезла, но сразу же вынырнула вновь.
– Между прочим, совсем забыла! – вкрадчиво сказала она. – Наш договор расторгается в двух случаях: если ты поумнеешь или попросишь меня о том, чего я не смогу выполнить… И вот тогда – хе-хе! – тебе придется выплатить мне небольшую… очень небольшую неустойку. Не денежную, разумеется. Зеленые мозоли меня не волнуют. Мне своей зелени на хвосте хватает.
– Ага, – произнес Гломов. – Но ты не напрягайся! Я умнеть не собираюсь! Мне и тех мозгов, что есть, много.
Он поднял удочку, взял ведро с карасями и вразвалку направился к Тибидохсу. Водяной высунулся из камышей и, ухмыляясь, покрутил пальцем у виска. Похоже, ему было известно чуть больше, чем Гуне. Знать-то он знал, но никому пока не собирался рассказывать.
У подъемного моста Гуню поджидал сюрприз. Он еще издали заметил, что Пельменник, как мельница, размахивает руками, словно пытается предупредить его о чем-то. Почти сразу Гуня сообразил, в чем дело.
У входа в Тибидохс в тени стены стояли Сарданапал с Медузией и смотрели вниз, на заболоченный ров. В первую секунду у Гломова мелькнула мысль, что они узнали о его ночном отсутствии и теперь ждут, пока он вернется, чтобы устроить ему промывание мозгов. Но нет, едва ли… Академик никогда не занимался такими пустяками. Медузия тоже была выше слежки. Устраивать ночные засады было скорее в духе Поклепа, а его-то как раз здесь и не было.