Таня Гроттер и птица титанов
Шрифт:
Агнесса только этого и ждала. Подпустив Гоярына поближе, она выпустила ему в нос струю пламени из огнедышащей железы полого хвоста. Гоярын оказался к этому не готов. Он отпрянул, сердито чихнул и ответил такой широкой и прямой огненной струей, что крыша Большой башни вспыхнула сразу в трех местах. С чердака, где хранились старые магические книги и ученические курсовые по темной магии, повалил густой черный дым. Команда домовых, усиленная пожарниками-водяными, тащила лестницы.
В воздухе заметались вездесущие привидения, обожающие склоки. Поручик Ржевский коснулся прозрачного
– Посмотри сюда, дорогая! Балки перегорели! Если башня обвалится, будут жертвы!
Недолеченная Дама хваталась за голову.
– Ах какой ужас!.. Я не переживу этого зрелища! Но куда же они убегают? А как же жертвы? Верни их, Вольдемар! Мы так не договаривались!
Агнессе не понравилось сидеть на пылающей крыше. Она взлетела и яростно устремилась на Гоярына. Для начала они обменялись длинными струями огня. Потом Агнесса попыталась зубами вцепиться Гоярыну в крыло. Старому дракону такое обращение с его крыльями не понравилось. Невеста невестой, а крылышки не трогай. Он ответил ударом хвоста. Агнесса увернулась. И снова три яркие огненные вспышки прочертили небо.
Агнесса била из двух стволов, включая хвост, а Гоярын из одного, но калибр у него, как оценили на стенах, был мощнее. Сражаясь, Гоярын и Агнесса постепенно набирали высоту.
– А ну прекратите эти северные пляски народов юга! – потребовал Ягун, однако никто не слушал играющего комментатора. Все завороженно смотрели вверх.
В небе Тибидохса, прочерченном прозрачными контурами радуги, скользили две драконьи тени. Временами оттуда доносился рев, хлопали крылья. Из драконьих глоток узкими языками вырывалось пламя, совсем нестрашное отсюда, с земли.
Великая Зуби стояла на стене, задрав голову. В выпуклых стеклах ее очков проплывали длинные серебристые силуэты. Когда вспыхивало пламя, в ее очках оно отражалось розовыми точками.
– Такая страсть! Они нашли друг друга! – сказала она тихо.
Глава 17
Укатившийся Феофил
Каждый наш поступок, каждое слово, даже движение имеют деятельную силу. Они никогда не отменяются. Прощаются, невероятным образом оказываются к добру, если просить об этом, но не изглаживаются из бытия как однажды свершенные.
Таня навещала Гробыню дважды в день. Гробыня, ставшая почти прозрачной – порой Таня не сразу замечала ее на кровати, – шевелила пальцами на ногах и развлекала себя тем, что дразнила вспыльчивых кавалеров с ширмы.
Самое удивительное, что Склепова будто и не осознавала серьезности своего положения. Таня никак не могла определить, было ли это мужество или просто защитная реакция психики.
– Накрашусь, прическу новую наколдую – и все будет хорошо! – упрямо повторяла Гробыня и продолжала как ни в чем не бывало хохмить.
Потом проходил час, и посреди разговора, который мог быть о чем угодно, она внезапно вставляла:
– Подстригусь коротко, приведу себя в порядок – и все будет хорошо!
В целом же это была все та же Гробыня. Лишь однажды Склепова упорно смотрела в стену и не поздоровалась с Таней. И только когда Таня собралась уходить, Гробыня окликнула ее:
– Ты не обиделась, Гроттерша, что сегодня я не сказала тебе «привет»?
Таня поспешила сказать, что нет.
– Ну и отлично! Ненавижу я эти тонкости общения: недолебезишь – обижаются. Перелебезишь – самой противно.
Гломов окончательно переселился в магпункт, на соседнюю кровать, и имел растерянный вид собаки, которая пытается вилять купированным хвостом. Как-то Таня застала его расчесывающим Гробыне волосы. Лицо у него при этом было так перекошено от усердия, словно он собирался снять со своей девушки скальп.
К известию, что Шурасик едва не погиб от драконьего пламени, Гробыня отнеслась равнодушно.
– Если что, я встану у стеночки, меня дракон не заметит. Да хоть бы и заметил. Привидения огня не боятся!
– Ты не привидение! – сказала Таня.
– Правда, что ли? – удивилась Гробыня. – А почему тогда Ягге убрала зеркало? Может, потому, что в нем ничего не отражается?
– Оно это… того… треснуло, в общем! – сказал Гуня.
– Врать ты не умеешь, но за попытку утешить – хвалю!.. – Гробыня повернулась к стене.
Ни одна складка одеяла не шевельнулась, хотя движение было резким.
Гуня замахал руками, чтобы Таня уходила, и она вышла за ширму. Дамы сердито закрывались от нее зонтиками. Им было все равно на кого, только бы обижаться. Один из кавалеров попытался замахнуться на Таню тростью, но трость оказалась так прочно пришита к ширме, что даже самому кавалеру стало совестно. Он торопливо отвернулся и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться с самым независимым видом.
– Гуня! Гробыня! Пока! – крикнула Таня.
Гробыня что-то буркнула. Гломов не ответил. Он стоял у окна и сосредоточенно смотрел на осенний ковер тибидохского парка. На его каменном лице ворочалась тяжелая, упорная, почти ставшая делом мысль. Таня осторожно попыталась подзеркалить его. Гуня блокироваться не умел, но что-то почувствовал, потому что над головой у Тани пронеслась табуретка и вдребезги разбилась о стену.
Таня еще раз вежливо попрощалась.
«У каждого внутри помойка. Скрывает он это или нет – все равно помойка. Главное, сидеть на своей помойке, тихо разгребать ее и не соваться на чужие!» – хмуро думала Таня на обратном пути. Ей было противно, что с Гробыней все вышло так криво. И подругу не утешила, и себе настроение испортила.
Да и лицо Гломова не выходило у нее из головы. То, как он смотрел на Гробыню, а потом в окно.
«Он ее любит. Просто любит – и плевал на правило пяти пальцев! А мне плохо оттого, что я никого не люблю. То есть, может, кого-то и люблю, но меньше, чем себя, а это все равно, что никого не любить, потому что это уже совсем не то», – решила она.
За ужином только и разговоров было, что о Шурасике.
– Я всегда подозревала, что он негодяй! – заявила Лиза Зализина. – У него глаза были негодяйские! О, негодяйские глаза я всегда узнаю!