Таня
Шрифт:
Велосипед, на который приходилось залезать с лавочки возле дома, я освоила за день. А вот чтобы научить меня плавать, брат взял у деревенского приятеля надувную лодку и мы потащились на реку. Воды я боялась страшно, особенно когда не видно дна и вода непрозрачная. Я барахталась у кромки берега с надувным кругом на животе и делала вид, что плыву сама. Серёга поклялся, что я буду сидеть в лодке и только смотреть, как плавает он, запоминать движения и уже потом пробовать. Заплыли мы почти на середину реки, он бросил на дно грузы, привязанные к верёвке, сложил аккуратно вёсла в лодку и молниеносно сделал то, чего я совсем не ожидала: спихнул меня в воду. От страха я начала интуитивно барахтать руками и ногами, создавая только брызги вокруг себя, пытаясь ухватиться за лодку и орать «Помогите!». Серёга орал в ответ: «Хочешь жить – плыви к берегу!» и отталкивал мои руки от лодки. Прилично нахлебавшись воды и устав, я начала плыть по-собачьи, но какая-то неведомая сила утаскивала меня вниз, и я начала тонуть. Брат понял, что я попала в водоворот, нырнул за мной и втащил в лодку. Мокрая, задыхающаяся и трясущаяся от мысли,
Бабшуре мы ничего не сказали, я очень не хотела возвращаться в Москву, но на Серёгу надулась и пообещала себе его проучить. Мы нашли с Лариской голубую масляную краску, которой Бабшура красила ставни, и от всей души нахерачили на красном бензобаке Серёгиного мотоцикла обидное слово «Козёл», не подумав, что он сразу догадается, чья это краска и кто автор. Очередной скандал не заставил себя долго ждать, взаимные обвинения сыпались, как из рога изобилия, и Бабшура опять взялась за ремень. Мы убежали прятаться с Лариской в лес, чтобы наши зады и психика опять не пострадали, выпустили пар, нажрались ягод и только вечером притащились домой, испугавшись наступающей темноты.
На следующий день мне вручили тряпку, пропитанную какой-то зловонной жидкостью, и заставили оттирать «козла», Серёга же целый день прилаживал телевизионную антенну на крыше дома и смотрел на меня волком, в общем, мы помирились…
А потом приехал его родной и мой двоюродный брат Мишка – младший сын тёти Лиды, худой и активный молодой человек, говорящий сто слов в минуту. Они вдвоём с Серёгой целыми днями рыбачили на речке, а вечером уезжали на мотоцикле вести культурную жизнь, возвращаясь домой только под утро. Из выловленных пескарей, плотвы и окуньков Бабшура варила нам рыбные супы с рисом или перловкой в чугунке, а если попадалась крупная рыбка, то жарила её с луком и картошкой.
Я же вдарилась в ягодное собирательство. После завтрака мы с Лариской и Бабшурой обмазывали себя с ног до головы одеколоном «Гвоздика» от комаров, надевали резиновые сапоги, брали болотные палки-выручалки, корзины, трёхлитровую банку с пластмассовой крышкой, варили яйца, резали хлеб с салом и чесноком, доставали малосольные огурчики с помидорчиками из погреба, наливали морс в бутылку и уходили в глухой лес за несколько километров от дома собирать чернику и землянику. Возвращались ближе к вечеру уставшие, но довольные. Столько ягод я больше никогда в своей жизни не видела, разве что на колхозном рынке. Перетёртые с сахаром, с молоком, со сливками, в компоте, варенье, каше, пироге… Ягоды уже лезли из ушей, но остановиться их жрать не было сил. Постепенно ко мне возвращалось чёткое зрение в вечернее время и предметы в моих глазах больше уже не расплывались.
Вскоре обнаружилось, что вольногулящий кот Барсик наградил нас с Лариской лишаём за чрезмерное тисканье. Круглые розоватые шелушащиеся пятна покрыли наши руки, шею, грудь…Сильно зудели и чесались. Нас обмазали зелёнкой, и мечта о танцах в Клепиковском клубе опять накрылась.
Лето подходило к концу, к середине августа мы с Лариской загорели, отъелись и приняли вид холёных тюленей. Возвращать меня в Москву поручили Мишке, на автобусе. За три дня до отъезда в Клепиковский клуб привезли фильм «Индиана Джонс», афишами которого увесили и заколоченный Миленинский клуб. Это был наш последний шанс оторваться, поглазеть на сельскую молодёжь, и мы упросили Серёгу взять нас с собой вместо Мишки, уже сто раз ездившего в Клепики.
Плиссированная юбка в полоску, белая летняя блузка с громадным воланом на груди и сарафан на тоненьких бретельках, завязанных бантом на Ларискиных плечах, – сшитые моей матерью шедевры, которые должны были выдать в нас городских и модных чик.
Подъехали мы к клубу на гремящем мотоцикле, как артисты первого эшелона – на лимузине к красной дорожке. С гордо поднятыми носами мы осмотрели присутствовавших, и Серёга купил нам билеты на киносеанс. Местные мальчишки рассматривали нас с явным интересом, а девчонки наоборот, как на понаехавших, и мы с Лариской поняли, что если бы не Серёга, то нас бы точно побили; такого высокого мы были о себе мнения. Фильм оказался очень интересным и зрелищным, но за моей спиной сидел какой-то мальчишка и громко щёлкал семечками, плевал шелуху на пол и отпускал сальные шуточки к фильму, по его мнению, остроумные. Я аж зачесалась опять вся, так он меня раздражал. Сначала мы на него шикали, просив не мешать смотреть нам кино, а ещё через несколько минут я не выдержала такого откровенного нахальства, развернулась и выбила газетный кулёк из его рук. Семечки рассыпались по полу, мальчишка матюгнулся и схватил меня за волосы, началась потасовка, и я оцарапала ногтями ему руку, которой он меня и держал. Серёга нас разнимал, Лариска визжала, а я, красная и растрёпанная, пыталась добраться до его лица. Потом в клубе включили свет и нас всех вывели на улицу остывать и разбираться. Культурная программа превратилась в некрасивые деревенские разборки – достойное завершение летних каникул, да.
Бабшура уже спала и нашего внешнего вида, слава богу, не оценила. Я спрятала порванную блузку в чемодан, умыла лицо и, разочарованная поездкой, легла спать. В ту ночь мне снился обезглавленный Яшка, мёртвые кролики, нападение гусей и глубокая тёмная река, где я тонула. Проснулась утром в слезах и поняла, что соскучилась по городской жизни и хочу уже домой, к маме, в Москву…
Мы обменялись с Лариской адресами, клятвенно пообещав друг другу писать письма, и через два дня уехали с Мишкой домой. Это было первое и единственное моё лето в деревне и последнее лето в жизни Бабшуры.
Петька
Мою вторую школу построили в 1980 году, к Московской олимпиаде, и являлась она современным по тем временам зданием, напоминающим американский Пентагон, с дыркой в виде школьного двора внутри. Просторные рекреации с мозаичным линолеумом коричнево-бежевой гаммы на полу, зеленоватого цвета краска на стенах, громадные окна в классах, вместительная столовая и туалеты с сушилками для рук на стене вызывали чувство избранности, ибо таких школ ещё было мало. Диапроекторы и опускающиеся белые шторки, закрывающие доску во время просмотра учебного диафильма, тоже были в новеньких классах. А доска тёмно-серого цвета вообще напоминала иконостас Бабшуры: две доски по бокам, крепящиеся как двери, на петлях, позволяли расширять пространство для написания больших текстов или многоярусных формул и складывались вовнутрь, если основную часть доски нужно было скрыть. Закрывали её обычно перед контрольными или сочинениями, где заранее были написаны задания или темы, чтобы не терять драгоценные минуты на их выполнение. Портреты на стенах явно намекали о том, чему полагалось учиться: Софья Ковалевская в классе математики, Лев Толстой, Достоевский, Пушкин и т. д. в кабинетах литературы, Менделеев в классе химии, Эйнштейн у физички, чтобы сразу было понятно, куда ты зашёл. На первом этаже располагались аудитории по домоводству для девочек и что-то типа столярки для мальчиков. Девки приносили на урок домоводства продукты по списку и готовили коллективно какой-нибудь салат или бутерброды и приглашали мальчиков все эти шедевры кулинарного искусства сожрать.
Школу я вспоминаю с теплотой, несмотря на то, что ходила туда иногда как на каторгу. Особенно меня бесили политинформация, комсомольские собрания и алгебра с химией. Я ни разу не технарь, а гуманитарий, но в то время учителям было по барабану, в какую сторону тебя шатает, и учили всех насмерть.
Благодаря той советской муштре я хоть что-то отложила в своей спортивной голове: советская система среднего образования была хорошей, и многие поступали в ВУЗы без всяких там репетиторов и блатов, просто учили на совесть. Двоечников тоже было много, но их тянули за уши как могли, оставляя на дополнительные занятия или прикрепляя к отличникам, которые должны были с ними заниматься. Тогда вообще было обыденным делом учить уроки у кого-нибудь из одноклассников дома: одна голова хорошо, а две – целый академгородок. Учительский состав у нас был сильный, чувство страха боролось с уважением, и даже элементарное списывание на подоконнике в туалете или в каком другом укромном школьном уголке говорило только об одном: математичка Ниночка даст пизды за невыполнение домашнего задания, а русичка Зинаида Константиновна вообще заставит переписывать упражнения из учебника до тех пор, пока рука не отсохнет и ты не будешь знать, что «жи-ши пиши с буквой и» как Бабшурин «Отченаш». Уроки, конечно, безбожно прогуливались, особенно перед важными контрольными, где тебе светила однозначная двойка и ты не успевала к ним подготовиться. «Заболевали» мы обычно накануне, ага. Я лично знала один чудодейственный рецепт, передаваемый из уст в уста по большому секрету и дружбе. Надо было всего лишь сожрать кусок сахара, смачно сдобренный йодовым раствором, чтобы прям текло… и постоять голыми ногами в холодной воде минут пять. Один раз я даже в лужу осеннюю залезла на улице, прямо в обуви, потому что мать была дома и палево случилось бы однозначное. Вот после таких драконовских процедур температура и дикое першение в горле, вызывающее кашель, были обеспечены и ты оставалась дома, изображая умирающего от мучений дитя. Другой способ был тоже не единожды опробован: натереть ртутный градусник – а других тогда не было – шерстяным носком до критической отметки или вообще опустить его в стакан с горячей водой, но здесь были, конечно же, риски, что тебя поцелуют в лоб и отправят в школу, поэтому сахар с йодом однозначно лидировал в списке школьных лайфхаков.
Контрольную тебя в итоге всё равно заставляли писать, но опыт других, более здоровых и умных одноклассников сразу же передавался и ты уже знала, какие задачи будут, какие ответы, а это почти гарантировало успех и хорошие отметки в дневнике. Идея, круговая порука и просто везение могли сделать из тебя хорошиста.
Но однажды контрольная вообще была сорвана. В этот памятный день мы, как обычно, выстроились в линеечку друг за другом перед закрытой дверью кабинета математики. Математичка Ниночка опаздывала, народ бил копытом… Опоздав на несколько минут и извинившись перед классом, она начала торопливо открывать дверь, ковыряясь ключом в дверном замке. Время шло, и на контрольную его оставалось всё меньше, по ряду зашушукались, а Ниночка всё никак не могла открыть дверь и явно не понимала, в чём дело. Прибежавший на подмогу трудовик выломал с мясом замок, огласив Ниночке профессиональный вердикт: кто-то напихал туда пластилин. Контрольная была перенесена на другой день, а нас завели в класс для выяснения обстоятельств варварского обращения со школьным имуществом. Колоться и выдавать вредителя никто не хотел, но Ниночка пригрозила поставить всем двойки в четверти и, не выдержав угроз, с места встал Пётр – длиннющий и худой ботаник. Тихо проблеяв, что это троечник Женька затолкал пластилин в замок, Пётр покрылся испариной и, наверное, понял, что ни в одну школьную группировку бухать портвейн его уже не возьмут, но он самозабвенно хотел в МГУ на мехмат и пятёрка ему была просто необходима. Узнав, кто наробингудил, нас распустили по домам. Петьке потом наши мальчишки наваляли звиздюлей за школой в кустах, а Женьке вкатили неуд по поведению и обязали его родителей сдать деньги на новый замок. На мехмат МГУ им. Ломоносова Петька всё-таки поступил – единственный из класса, но в компании его больше не приглашали. Кому что…