Таня
Шрифт:
Перед наметившейся вечеринкой по поводу сохранившегося Маринкиного глаза в девять вечера тренеры нас проконтролировали, убедились, что все на своих местах, пожелали спокойной ночи и поднялись к себе на этаж заниматься своими взрослыми делами.
Жили мы почти все, кроме тренерского состава, на третьем этаже гостиницы, и прямо под нашими балконами находилась огромная клумба, густо утыканная весенними тюльпанами и нарциссами. Мальчишки предложили нарвать этих цветов, чтобы мы могли замотать их в вымоченную водой газету, завернуть в целлофановый пакет, положить в чемодан и привезти в Москву эдаким сюрпризом. Сделать это естественным способом, спустившись на первый этаж по лестнице, выйдя на улицу, надрав тюльпанов и вернувшись с ними назад, незаметно пройдя мимо дежурных тётенек на стойке регистрации, было практически невозможным мероприятием, и кто-то из мальчишек предложил смелый план: связать простыни,
Сашку с сорванной наспех охапкой цветов милиционер приволок в фойе гостиницы и вызвал старшего тренера. Марина Андреевна долго заполняла какие-то бумажки, слушала вместе с Сашкой внушения представителя правоохранительных органов, курила одну сигарету за другой и платила штраф, уверяя всех, что мальчик он хороший и что с ним разберутся на собрании коллектива, взяв на поруки, и что всё это в последний раз. Сорванные цветы водрузили в вазу на стойке регистраторши, забрали из номера искалеченные подвигом простыни и разошлись спать.
Следующим утром по дороге в аэропорт нас завезли на какой-то городской рынок, и мы на оставшиеся деньги накупили у обрадовавшихся бабулек свежесрезанных нарциссов и тюльпанов. Запах в салоне самолёта стоял сумасшедший, взволнованные предстоящей встречей с родителями, мы летели домой. Выходя по лестнице трапа из самолёта и глотая прохладный московский воздух, я гордо несла в руках букет из ярко-жёлтых нарциссов, напоминавших мне кучу маленьких солнечных шариков на тоненьких зелёных ниточках-стебельках, готовых сорваться в небо, если случайно отпустишь их из рук…
Светка
В далёком 1985 году я работала в Московском цирке на Проспекте Вернадского, который имел ледовую арену – гордость советского цирка.
Под основной ареной этого цирка находилось громадное подвальное помещение, где были размещены техническое оборудование и ещё три арены: плавательный бассейн, ледовый каток и манеж с песком для работы с животными, например с лошадьми. В шахту вела довольно узкая лестница, которой пользовались артисты и технический персонал. Поднималась из шахты только одна из арен с помощью сложного подъёмного механизма – домкрата – на высоту основного манежа. Кастинг в коллектив ледового номера был жесточайший и далеко не по количеству побед и медалей, а по росту, комплекции и весу. Костюмы для удобства шились по одному лекалу, и только головные уборы по индивидуальному, так как вес «хрустальной люстры» на голове весил почти три кило. Попробуйте представить, что девять барышень вытворяют кордебалетные «па» на коньках в длинных костюмах с пайетками и прочей мишурой и громадной люстрой на голове на манеже всего в тринадцать метров. Цирковые ледовые шоу в те времена считались экзотикой, и народ валил на представление почти два года существования спектакля.
Четверых артисток взяли из детского театра на льду, меня в том числе с моей подружкой Светкой. Счастью нашему не было предела: помимо нехилой по тем временам зарплаты мы ещё имели возможность покупать импортные шмотки и косметику, привозимые артистами из заграничных гастролей на продажу прямо в цирк. Всё это богатство вываливалось в центр тренировочного манежа, и начиналась «драка» за итальянские сапоги, колготки с люрексом и косметические наборы «pupa». Ходили мы тогда, конечно, как иностранки, так нам казалось, на зависть самой лютой московской фарце. В выходные дни мы все с самого утра пропадали в цирке, даже если не было репетиций, потому что жизнь там всегда кипела. Пили сухое вино, заедали вечным салатом «оливье» из местного буфета и бегали курить в женский туалет, в котором даже зимой никогда не закрывалось окно. Бухали, курили и трахались по гримёркам в цирке почти все, не говоря уже об интригах и сплетнях, поэтому скандалы случались в сборной труппе частенько. Решали все социальные проблемы в коллективе всегда кулуарно, без привлечения общественности и всяких там партийных, комсомольских и других организаций, а иначе – «волчий билет» и гудбай, цирковая карьера. Да, цирковые уводили из семей жён и мужей, причём жили и работали все в одном месте годами! Страсти в цирке кипели нешуточные, как в коммуналке: на первом этаже пукнешь, на втором скажут «не кашляй» – ничего не утаишь!
Самым трепетным в нашей гримёрке делом было накладывание грима перед выступлением с ежедневным приклеиванием на канцелярский клей громадных ресниц, самолично сделанных из конского хвоста местного вороного красавца коня по кличке Граф. Раз в месяц мы с девчонками подкупали коньяком смотрителя в цирковой конюшне и он состригал нам втихаря кончик Графского хвоста, который мы дербанили уже на всех. В театральном магазине, который должен был обеспечивать артистов всем необходимым, ни хрена не было, а ленинградской тушью с плевком в коробочку ничего толком не намажешь. С ресницами из хвоста объём получался шикарным и наши глаза-блюдца зияли чёрными дырами и видны были даже галёрке. Иногда в полном гриме я ездила домой, на метро, чтобы все восхищались и завидовали, артистка же!
Появлялись мы на манеже феерично. Сначала на коньках при полном параде спускались по той узкой лестнице в подвал, залезали на ледовый манеж, принимали соответствующие сценарию позы и в кромешной темноте манеж поднимался наверх. В это время под куполом цирка выступала воздушная гимнастка на кольце и все софиты были направлены на неё, отвлекая зрителей от процесса смены манежей. Потом врубался полный свет, менялась музыка и мы начинали кататься. Зрители ахали от неожиданности и начинали восторженно аплодировать.
Но однажды заклинило подъёмный механизм… Мы в полной темноте уже на четверть поднялись наверх и вдруг резко остановились. Понимаем, что что-то пошло не так: сверху дёргается гимнастка, которая должна уже закончить свой номер, но свет не включают, запуская музыку уже по второму кругу. Мы начали подмерзать, пытаясь сообразить, что может быть дальше, инструкций-то никаких на этот случай не было! Вдруг снизу слышим отборный мат: «Прыгайте, блять, вниз, эта хуйня сломалась! В руки ко мне прыгайте, по очереди!» – орал из темноты шахты техник. Как прыгать в коньках на кафельную плитку, мы не понимали, да ещё и в полной темноте – а освещение, видимо, специально не включали, чтобы не пугать зрителей. Валились мы вниз как мешки с картошкой из грузовика. Кто-то догадался снять коньки, кто-то «люстру» с головы, я же сняла с себя всё и даже колготки в сеточку – самое ценное. Я и Светка отделались испугом и на радостях тем же вечером напились вдвоём шампанского в знаменитом кафе «Космос», что располагалось на улице Горького, где у меня успешно скоммуниздили серебряную брошку «фигурный конёк» и пять рублей. Представление тогда всё равно пришлось остановить, в зрительном зале включили свет, и все увидели то, что должно было остаться тайной.
Со Светкой мы долго катались в детском театре на льду, но особо не дружили. Она была старше меня на целый год и тусовалась с другой компанией. Светке все завидовали, у неё была шикарная фигура с идеальной грудью, тонкой талией и перламутровая помада. Несмотря на орлиный нос и кривоватые ноги, мы считали её эталоном красоты и стыдливо прятали свои прыщики вместо груди во время переодевания. Светка знала, что она красавица, и нарочно демонстрировала своё идеальное тело в душевой, ничуть не стесняясь своей наготы. Но вот на поприще спортивном она явно проигрывала: слуха у неё практически не было, с координацией движений тоже имелась проблема, но её не выгоняли, потому что она была «украшением», и всегда ставили в первый ряд. Вот с ней мы и оказались в первом составе ледового шоу в цирке, а давнее знакомство и проживание в одном московском районе нас очень сплотило: мы заняли соседние гримёрные столики, прикрывали друг друга перед родителями и занимали друг другу очередь в цирковом буфете. Светка пользовалась у крутых мальчиков бешеной популярностью, она и меня пыталась зазвать в свою модную по тем временам тусовку, но я очень боялась интимного вопроса и в Светкину компанию так и не влилась.
Номер в шоу для нашей программы придумывала и ставила Нинель Михайловна, она же и определила Светку в связку со мной в самый первый ряд, чтобы та краем глаза смотрела на меня и не сбивалась с темпа. По задумке Нинели Михайловны все движения должны были быть у нас параллельными, будь то вращение или целый гран-батман – поднятие ноги на уровень глаз. Расчёт был практически ювелирным, и концентрация внимания требовалась снайперская. На репетициях всё проходило нормально, и даже генеральный прогон в костюмах ни у кого не вызывал никаких сомнений. Но в первое вечернее представление у нас случился нервный мандраж: объявили о приезде какой-то иностранной делегации, которую, конечно же, посадили в первые зрительские ряды, и ответственность навалилась на нашу психику одной большой гранитной плитой.