Тарра. Граница бури
Шрифт:
Гоблины привыкли все свое носить с собой и лошадей не жаловали, а создавать обоз накануне весенней распутицы было бы глупо, не говоря о том, что отбирать у крестьян их кормильцев эльфу не хотелось, и потому единственными конями в отряде оставались Перла и Топаз. Орка успешно осваивала искусство верховой езды, а кобылица смирилась с Кризой с той же покорностью судьбе, с какой прежняя Герика смирялась с очередным женихом. Топаз по-прежнему подчинялся лишь своему хозяину, который, не желая быть еще более белой вороной среди своих новых соратников, упрямо шел пешком. Конь ему был нужен лишь для разведки, когда эльф отправлялся вперед, посмотреть, свободна ли дорога.
Оказавшись в седле и не чувствуя за спиной мерной поступи горцев, Роман оживал и с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Они с Топазом легко покрывали весу за весой, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться и присмотреться. В эти часы Роман вновь чувствовал себя самим собой, Рамиэрлем-разведчиком, а не гоблинским генералом.
— Я пришел сразу же, как смог. — Прашинко виновато взглянул на Рене из-под опущенных ресниц. — В снег у меня совершенно нет сил.
— Никто тебя и не винит, наоборот, спасибо тебе. — Аррой сумел выдавить из себя улыбку. — Я уже знаю, что стражи Горды погибли. А вот за известия от Луи и Лупе спасибо. Это очень важно.
— Правда? — Пылевичок грустно вздохнул. — Мы ничего не смогли сделать. Осенью у Тахены нет сил, а Стражи не выдержали.
— Рано или поздно это должно было произойти. Ты передашь Эарите и Рыгору, что я просил?
— Конечно. — Прашинко кивнул и исчез.
— Вот так, дружище, — промолвил герцог Эланда, разглядывая собственную руку, — надо бы хуже, да некуда…
— Никогда не стоит отчаиваться, — ответствовал Жан-Флорентин, важно переползая с браслета на изящную чернильницу и устраиваясь на ее краешке. — Мы должны победить, значит, мы победим.
— Твоими бы устами… Скорее всего, то, что сказал этот Гонтран, — правда. Я помню его, он мне не понравился, но в уме ему не откажешь. И погиб он достойно.
— Да, по всем признакам это был человек компетентный и способный логически мыслить.
— Жан-Флорентин!
— Я слушаю.
— Нам нужно как-то защитить Кантиску и уничтожить эти капища! Без них Годой будет, как кэргора без зубов!
— Да, это весьма вероятно, — согласился жаб, — хотя я бы не исключил и другие возможности. Мы знаем про два подобных места, но их может быть больше. А вот и граф Гардани… Если женщина неверна и это известно тому, кому она изменяет, она неверна — и только, но если он ничего не знает — она вероломна.
— Помолчи, — коротко велел Рене. — Шани, ты опять не своим делом занимался? Так не терпится шею сломать?
— А что мне остается делать? — пожал плечами Гардани. — Тебя охранять — что воду решетом носить, одна надежда — случись что, сам отобьешься… Марциал велел всем маркитанткам выметаться из лагеря до конца месяца.
— Значит, у нас остался месяц или чуть больше. Пока соберутся, пока летний лагерь разобьют…
— Похоже. — Граф Гардани поднял черные глаза и внимательно взглянул на Рене. — Что-нибудь случилось?
— Да, — подтвердил адмирал.
— Приходил Прашинко, — начал Жан-Флорентин, — он рассказал, что некий судебный маг, находившийся в оппозиции к тирану, утверждает, что Годой решил захватить Кантиску и что в Таяне появились капища, аккумулирующие силу для Белого Оленя…
— Этому магу можно верить?
— Этот источник достоин доверия. Так утверждает…
— Помолчи! — неожиданно резко прикрикнул Аррой. — Шани, этим сведениям можно доверять. За них ручается, гм… болотница за них ручается. А тебе придется съездить в Эр-Атэв.
— Сейчас?! — Граф казался ошеломленным.
— Именно сейчас. Не бойся, к самому интересному ты вернешься. Больше мне послать некого. Клирики с атэвами — как кошки с собаками. Маринеры мои тоже, а ты с Майхубом поладишь. Белка пока поживет у меня, с Герикой и Ри она дружит.
— Я еду сегодня?
— Да. Шани, это очень важно, намного важнее, чем подглядывать за маркитантками. Надо, чтобы вы ушли с отливом.
— Уйдем. — Шандер повернулся и быстро вышел.
— Ну и что это все означает? — Жан-Флорентин был не на шутку обижен. — Ты мой сюзерен, но это не дает тебе права обрывать меня на полуслове.
— А до тебя не дошло, что ты мог натворить?
— Меня возмущает твой тон…
— А меня — твоя беспардонность. Я оборвал тебя, потому что боялся, что ты произнесешь имя Лупе.
— Ну и что? — не понял жаб.
— Великие Братья, и ты еще берешься рассуждать о любви! Неужели до тебя до сих пор не дошло, что Шани любит Лупе, а она с другим. С нашим другом и союзником!
— Это не имеет никакого значения. Во-первых, от этой любви, в отличие от предсказанной тебе Болотной матушкой, ничего не зависит, во-вторых, Лупе не единственная женщина. Я видел ее, и я знаю каноны человеческой красоты. До Иланы, Мариты или Герики ей далеко.
— Для него она единственная! Не понимаешь? — Рене махнул рукой. — Значит, и не поймешь. Только прошу тебя, молчи. Ты ничего не знаешь.
— Но я знаю, — уперся жаб, — лгать друзьям бесчестно. Наш долг — открыть Шандеру глаза.