Тарра. Граница бури
Шрифт:
И все же, все же, все же… Роман был чем-то озабочен, чем-то вряд ли понятным до конца ему самому. Надо было его спросить, но я словно бы спала наяву и не желала просыпаться. К морю я привыкла быстро, оно меня не пугало, напротив. Я могла бесконечно вглядываться в колышущуюся синь. От воды веяло покоем и каким-то странным трудноуловимым запахом, горьковатым, здоровым, манящим… Раньше разговоры о прелести «запаха моря» я считала досужими выдумками тех, кто не имел счастья обонять выброшенные на берег водоросли и уснувших рыб… Я ошибалась. Запах гниения присущ
Мне хотелось остановить время и вечно плыть к прекрасной, но недосягаемой земле, слушать музыку волн и песни Романа, любить и быть любимой… Однако всякая дорога рано или поздно кончается.
Я следила за пролетающим темным фрегатом и увидела других птиц — розовые, длинношеие и длинноногие, они летели длинной цепочкой. Мне это ничего не сказало, но молоденький матрос, пробегавший по палубе по каким-то своим делам, остановился, открыв рот, а затем заорал радостно и пронзительно: «Земля!»
И действительно, розовые птицы показали нам дорогу к берегу. До вечера было еще далеко, когда на горизонте появилась легкая волнистая полоса. Был ли это пресловутый Берег Алых Роз или просто какой-то остров, но мы повернули. Земля приближалась, выступая из серебряной дымки, вспыхивая яркими неожиданными красками. За белой полосой прибоя поднималась высокая стена розоватых скал, увенчанная шапкой зелени, а позади них к небу рвались горы. Изумрудные у основания, посредине перечеркнутые вереницей белоснежных облаков, они врезались в сверкающее небо прихотливыми башнями, столь же причудливыми и неповторимыми, как колокольни Кантиски.
Мы подходили ближе и ближе, остров, если это был остров, окружал коралловый риф, невысокие волны накатывались на него, вскипая изящными пенистыми гребешками, словно кто-то невидимый бросал в воду венки из одуванчиков. Корабли, легко обойдя торчащие из воды зубцы и колонны, вошли в лагуну напротив разрывавшей скальную стену реки. В спокойную воду с плеском обрушились якоря, но суматоха продолжалась. Моряки спускали шлюпки, что-то подвязывали, что-то убирали, весело и громко переговариваясь. Заправлял всем этим, разумеется, Рене, которому по вполне понятным причинам было не до меня. Это было не страшно, я уже привыкла к тому, что иногда лучше его не трогать — будет нужно, отыщет сам.
Рене с первого взгляда узнал прихотливо изрезанную горную цепь и ничего не сказал. Высадка пошла по раз и навсегда заведенному в Эланде порядку. К берегу, одна за другой, двинулись две шлюпки. Первая почти легла на песок, матросы, по колено в воде, развернули ее носом к морю. Если в зарослях прячется враг, они под прикрытием мушкетов и арбалетов второй шлюпки отчалят, не теряя времени на разворот.
Зеленый полог леса оставался неподвижным, и Рене подумал, что хозяева могли уйти. Отчего-то стало очень жаль. Его жизнь у Светорожденных не была особо радостной — какая радость у капитана, потерявшего корабль? И все равно будет безмерно жаль, если Берег Алых Роз превратится в необитаемый остров.
Эландец дождался возвращения разведчиков, но оставаться в роли наблюдателя и далее не смог. Берег манил с небывалой силой, и Счастливчик не выдержал. Капитанский баркас ткнулся в песок — крупный, отливающий старым золотом. Маринера окружили почти забытые запахи — маленьких алых роз, горьких перистых трав и синих цветов, названия которых он тогда так и не узнал. А потом из чащи появились хозяева, и первым шел Норгэрель.
— Я рад, что ты вернулся, и не один! — Спаситель не забыл языка спасенного.
— Я пытался вернуться раньше, — Рене с радостью пожал протянутую руку, — но меня не хотели видеть.
— Да, моя мать до недавнего времени полагала это ненужным…
Вот и случилось то, чего Залиэль ждала так долго, что уже перестала ждать. Ради этой встречи она и жила все эти годы и столетия, странно только, что в первый раз она ничего не почувствовала. Ее сын спас привязанного к мачте смертного, а ей, ей это показалось отвратительным. Как «этот» посмел вернуться живым, если Ларрэн пропал, так и не разгадав проклятую тайну?!
Залиэль помнила день, когда, уступая настойчивым просьбам Норгэреля, склонилась над умирающим человеком и тот поднял затуманенные глаза — глаза Эмзара… Разумеется, она спасла его и постаралась не замечать, что сын обучает чужака магии и языку. Уже тогда Залиэли казалось: со спасенным что-то не так… Было в нем нечто трудноуловимое, опасное и чужое. Но была в нем и ее кровь — кровь Звездного Лебедя! Залиэль до сих пор не знала, почувствовал ли это Норгэрель, или просто помог умирающему, как помог бы Ларрэн. В этом Лунный король мало отличался от называвшего его своим другом бога, да и она сама была не лучше, когда после первой и последней битвы с создателями Тарры пропустила маленькую смертную на запретное поле.
Тот, кто любит, покровительствует и чужой любви, невольно сверяя свои деяния по деяниям и мыслям возлюбленного. Ларрэн помог бы малышке, и Залиэль поступила так же. Это стало ее маленькой тайной, которой королева Лебедей в глубине души гордилась и иногда порывалась рассказать, но всякий раз что-то мешало. А потом стало некому рассказывать… Разве что этому смертному с глазами эльфа, обладателю спящей силы, природы которой она не могла понять, пока не начало исполняться Пророчество, о чем услужливо поведало ее зеркало… То, от чего она бежала, о чем думала забыть, всегда догоняло ее.
Так вышло и с зеркалом-глазом в Убежище, созданным ею, надолго заброшенным и вновь разбуженным Преступившими. Здесь, в горном озере, она видела все отражавшееся в темной пантанской воде. Конечно, можно было не смотреть, но Залиэль Ночная Фиалка знала, что изопьет чашу до дна. Грядет нечто, что Ларрэн, нет, не по приказу — по просьбе Ангеса хотел предотвратить. Теперь это предстоит сделать ей. И какая-то изначальная справедливость есть в том, что спасение родится из ее давнего неразумного поступка.