Тарра. Граница бури
Шрифт:
Тело от лежания на камнях у меня затекло, но я не могла встать и уйти, пока Залиэль остается в храме. Эльфийка же внизу устала так, что, похоже, не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Просто стояла и бессмысленно глядела в зажженное ею пламя. Если бы не боязнь спугнуть свою тайну, я бы сошла вниз и отвела ее домой. Боюсь, в конце концов я бы так и поступила, но мои услуги не понадобились, за Залиэлью пришли.
Вошедший, в котором я узнала Романа, приблизился к застывшей белой фигуре. Я не слышала, о чем они говорят, если они вообще говорили. Лунная королева тяжело и неграциозно оперлась на руку внука, и Светорожденные ушли.
Рассмотреть как следует собственную смерть дано немногим. Атэвы считают, что мы сами определяем свой конец, каждый раз из перекрестья дорог, на которые нас выводит судьба, выбирая одну. Дескать, в конце последней нас ждет то, к чему мы стремились, или же то, что мы заслужили. Возможно, они правы и свобода выбора сводится к праву самому выбирать свою смерть…
Я стояла среди легких белоснежных колонн в шаге от заветного круга. Придет время, и синий огонь примет мое тело, душу, то, что составляет самую суть Эстель Оскоры. Я знала, что моя жизнь стоит дорого. Достаточно дорого, чтобы выкупить другую, куда более ценную и для меня, и для Тарры.
— Ты окончательно решил?
— Да, — твердо сказал Рыцарь Осени, — люди мне теперь близки и понятны. Моя прежняя жизнь ушла, как вода в песок… Но, Эмзар, скажи, что же будет дальше?
— Дальше? — Лебединый владыка задумался. — Что-то будет, я полагаю… Особенно если они не вернутся.
— Ты не ждешь?
— Я надеюсь, но не жду. Я достаточно хорошо помню… свою мать, и я много узнал про Ларрэна. Они бы не стали прятаться столько лет. Другое дело, если они что-то обнаружили. Гибель «Созвездия Рыси» не может быть связана с Лунными, но Рене спасли именно они, кого мы из-за старых обид стали называть «темными». Но что Лунным делать за Запретной чертой и почему она, в конце концов, запретна? Я склонен думать, что Ларрэн нашел-таки источник беды и, как может, оберегает от нее Тарру. Помнишь, что и мы, и гоблины, у которых нет души, но есть сердце и ум, почувствовали на пристани? Эта отвратительная старуха… Она вряд ли выкрикивала собственные слова. Похоже, кто-то заговорил ее устами.
— Я видел, что ты хотел остановить Рене, но передумал.
— Я пожалел их счастье, но оказалось, что Тарру мне жаль больше. Я не верю, что Ройгу погиб вместе с Годоем. Мы его не слышим, а Геро потеряла силу, но мы ничего не слышим сотни лет, а Варха недоступна и отвратительна, как змеиное яйцо… Нет, Клэри, нынешняя победа — не более чем передышка. Чем длиннее она будет, тем больше окрепнет и Олень, и то, что с ним связано, но о чем мы еще не знаем.
— Не лучше ли было рассказать Рене все?
— С ним Рамиэрль, от него у меня тайн нет. Пусть найдут Ларрэна и решат, что делать дальше.
— Разве это не очевидно? Мы должны объединиться и покончить с угрозой раз и навсегда.
— Ты и в самом деле стал похож на человека, Клэри… Ройгу и годои — тут, непонятное зло — за морем, а нас слишком мало, но мы бессмертны. Лунные, будь они в силах что-то сделать, давно бы это сделали. Если мы погибнем, а передышка затянется, смертные вновь все позабудут. Кроме нас, открыть им глаза некому. Рене, Роман и Герика избраны, им и идти. А нам ждать и помнить. — Эмзар откинул со лба прядь волос, до боли напомнив Рене Арроя. — Я рассчитываю на гоблинов, Клэри. Они не имеют души и менее уязвимы для магических атак. То, что сотворил Годой с графом Койлой и Зеноном, с ними не пройдет. Что-то мне подсказывает, что Уррик недолго останется на арцийской службе. Они с Кризой вернутся в Корбут, но судьба плотогона и пряхи не для них. Я не знаю, кто по сути сын Уррика и Иланы — гоблин или человек, хотелось бы, чтобы он знал и ценил не только отца, но и мать. Этот мальчик может стать первым горным королем…
— Ты много думаешь о Благодатных землях, — тонкое лицо Клэра осветила нечастая улыбка, — почему же тебя удивляет мое желание повторить путь Романа? Я — твой одро, я стану делать то, о чем думаешь ты, и начну с Вархи… О судьбе Нанниэли ничего не известно? Может быть, она все же нашла Дорогу?
— Вряд ли. — Лебединый король задумчиво обвел глазами поляну Астена. — Я не знаю, что с ней. Нэо кажется, что его мать погибла, но они никогда не были близки. А Дорога — что ж, возможно, мы ее и найдем.
— Если это случится, ты расскажешь об этом клану?
— Конечно. Все, кто бросил на весы в этой войне свою жизнь и свою душу, выполнили свой долг и вольны уйти. Или остаться. Я надеюсь, что Лебеди по-настоящему вросли в Тарру и не покинут ее даже ради прежних богов, но выбирать им…
— Мы говорим, словно Дорога уже найдена. — Клэр положил руку на аметистовое надгробие, словно присягая. — Я хочу, чтобы ты знал: даже если все уйдут, я останусь. И Рамиэрль, я уверен, тоже. Я вернусь и расскажу о Вархе.
— Я буду ждать, — наклонил голову Лебединый король. — Если б я решал только за себя, я бы решил так же. Если я когда-нибудь обрету свободу, я ее отдам Тарре.
Белая бухта осталась позади, «Созвездие» быстро шло вдоль острова на юго-запад. Мимо проплывали золотые пески, роскошные шапки зелени, венчавшие бело-розовые обрывы, причудливые скалы, похожие то на замерших перед прыжком зверей, то на плакальщиц в тяжелых покрывалах, то на головы увязших в земле исполинов.
Рене уверенной рукой выводил корабль в море, но сердце маринера впервые рвалось не вперед, а назад, к Берегу Алых Роз, который на самом деле звался Лунным островом. Мечта, к которой его, умирающего, прибило много лет назад, куда он вернулся и где оставил женщину, которую любил. Счастливчик Рене уходил навсегда и знал это. Врать себе он не пытался, зачем? Согласившись с Залиэлью, он подписал приговор и себе, и всем, кто пошел за ним. Последнее хуже всего, но без корабля было не обойтись.
Раньше Рене ничего не боялся и ни о чем не жалел. Хотя ни о чем не жалеть и противно человеческой природе, как наверняка сказал бы Жан-Флорентин. В том походе, который они затевали, маленькому философу места не было. И, кроме того, Аррой не мог отдать смерти ворчливое невозможное существо, изрекающее великие истины так, что они становятся похожи на шутки, и в шутку говорящее вещи, от которых становится зябко…
Прощание вышло душераздирающим. В отличие от ничего не подозревающей Герики, знающий все Жан-Флорентин отстаивал свое право на гибель яростно и настойчиво. Лишь совместная атака Рене и Романа вынудила философа остаться, чтобы присмотреть за Герикой и помочь Эмзару. Говорят, уходящему легче, чем остающимся, но как же Рене не хватало знакомого назидательного голоса, изрекающего что-то вроде того, что главное — чистая совесть, смерти же, в сущности, не существует. Утешать себя подобным образом сам Рене не умел.