Тарра. Граница бури
Шрифт:
— Ты не обязан держать это слово! — Ланка неодобрительно поджала губы. — Я понимаю, ты любишь Геро. Уж лучше она, чем Митта, но то, на что ты согласился, бесчестно! Годой должен свое получить!
— Он и получит, уверяю тебя, но не от моей руки!
— Интересно знать, от чьей? Уж не думаешь ли ты, что Триединый наконец отделит агнцев от козлищ и воздаст всем по заслугам!
— А ты, лисичка-еретичка…
— Нет, просто я называю жабу жабой, так проще жить!
— Я тебе завидую! — Стефан обнял сестру, та фыркнула, но вырываться не стала. — Поверь, я ничего так не хочу, как жить попроще. Нет, я Михая отпустил не из-за Герики, хоть и надеюсь на ней жениться, когда встану на ноги. А я встану!
— Ты уже встал, но Михай уличен в попытке насилия!
— Не насилия, обмана. Марита испугалась, что ее объявят отцеубийцей, и была готова на все, чтобы об отраве никто не узнал. Поступок гнусный, но Шани хорошо повыдергивал Михаю перья. Только Марита — это еще не все. Мы не знаем, что случилось с Зеноном, кто и почему убил Иннокентия и беднягу эркарда…
— Я это уже слышала. От отца. Жаль, что он так рано вернулся.
— Мне тоже, хотя отец прав. Если дело с Маритой выплывет, то по Кодексу Розы Годою придется убраться в бессрочное изгнание в свое владение, то есть в Тарску. Именно этого он и хотел… Чтобы лисицу выгнали в лес! Нет, Лануся, Годоя нельзя отпускать, пока мы не убедимся в том, что он просто подлец… Или не разоблачим его как убийцу и колдуна.
— Думаешь, удастся? — Ланка с сомнением покачала изящной головкой. — Он изворотлив, как сотня ужей.
— Ты же сама говоришь, что Аларик может все. Да и либер знает не только песни. Мы выиграем, вот увидишь.
Стефан размотал укутывавший кувшин с горячим питьем пуховый платок, в чашу полилась золотисто-коричневая струя. Ланка закашлялась, отгоняя рукой едкий пар.
— Как ты можешь такое пить?
— Убереги тебя святой Эрасти от того, чтобы зависеть от этого зелья, но оно помогает.
— Прости. — Ланка прильнула к брату. — Знаешь, я тебя очень люблю, мне ужасно не хотелось уезжать от тебя в Эланд, но теперь…
— Не надо продолжать. Но тебе придется выбросить Аларика из головы, даже если мы пожертвуем твоей будущей короной. Такая любовь до добра не доведет…
— Но ты же готов жениться на дочери мерзавца! И при чем здесь корона? Я буду великой герцогиней…
— …а Первый паладин Зеленого храма — твоим любовником? Вряд ли он согласится. Конечно, Рикаред — полное ничтожество; но, будь дяде нужен трон, он сел бы на него пятнадцать лет назад. Аларик свято блюдет законы Осейны. Великий герцог — Рикаред, дядя воздает ему все почести и никогда не посягнет на его жену.
— Но ведь свою жену он не любит!
— Да, не любит. И она не питает к нему теплых чувств. Слушай, Ланка, я что-то начал сплетничать, как старый монах. И вообще пора спать. Отправляйся к себе, утро вечера мудренее.
Ланка повернулась и выбежала вон, хлопнув дверью. В первый раз за время болезни брата она с ним не попрощалась. Хорошо хоть удалось сдержаться и не наговорить страшных вещей, за которые потом будешь себя проклинать.
Девушка не помнила, как пробежала по коридорам, как поднялась к себе. Подвернувшуюся по дороге молоденькую служанку, явно возвращающуюся со свидания, принцесса наградила таким взглядом, что бедняжка долго не могла прийти в себя. Илана успокоилась, только закрывшись в своей спальне и впервые за много лет дав волю слезам. Честная сама с собой, Ланка не могла не признать, что брат во многом прав. Стать женой родича из династических соображений и с благословения Церкви — одно, обманывать мужа с собственным дядей — совсем другое.
Но главная беда была в неизвестности. Иногда принцессе казалось, что она адмиралу нравится, иногда — что это чисто родственная приязнь; сама же Ланка со всей страстью первого чувства была убеждена, что полюбила навеки и до смерти. Разговор с братом открыл ей глаза на то, что ее тайна тайной не является. Когда первый приступ стыда и досады миновал, девушку захватила новая мысль — понимает ли Рене то, что понял Стефан, и если да, то что он станет делать. Больше всего на свете Ланка боялась, что эландец под каким-то предлогом разорвет ее помолвку с Рикаредом и уедет. Нет! Это невозможно! Отказаться от Рене она не в состоянии, а выйти замуж за женатого человека в Таяне нельзя, здесь не Эр-Атэв, где мужчина может иметь нескольких жен.
Недавно Ланка считала это дикостью, сейчас атэвский обычай представлялся прекрасным выходом. Бывает же, что мужчина, на шее которого висит немолодая и нелюбимая жена, встречает настоящую любовь. Так почему он не может назвать ее своей перед всем миром? Какая дикость!
К утру Ланка уже не сомневалась в чувствах Рене, а посему решила во что бы то ни стало стать великой герцогиней Эланда. Когда отправить ее назад станет невозможно, она сумеет добиться от Первого паладина всего, чего… хотят они оба. Они будут счастливы, очень счастливы…
Ланка уснула на рассвете. Во сне она улыбалась.
Лупе стояла на крыльце и смотрела вслед ночным гостям, давно скрывшимся за углом Гелены Снежной. Маленькая колдунья давно поняла, что собственными руками загубила свою жизнь, но никогда это чувство не было столь острым.
Нелепое замужество, разрыв с семьей, разочарование, бегство в Белый Мост, обвинение и оправдание, возвращение в Таяну, новая встреча с недавними спасителями… Все это были звенья одной цепи. Верящая в судьбу Лупе утешала себя тем, что судьба, несомненно, готовит ее к какому-то испытанию, которое она бы не прошла, если бы осталась тем, кем родилась. Дочерью знатных родителей, которой пророчили блестящую партию.
Когда-то дурочка из северного арцийского герцогства Мальвани сочла своим предназначением служение великому поэту Родольфу Глео, стихи и недюжинная красота которого покорили семнадцатилетнюю ноблеску. Побег из дома и замужество окончились не раем, пусть в шалаше, а горькими слезами. Поэт в жизни оказался заурядным пьяницей, сидевшим на шее у своего сводного брата-медикуса, и в придачу грубым животным.
Бешено гордая, Леопина, осознав свою ошибку, даже не подумала о том, чтобы вернуться. Да, дома ее бы приняли, но жизнь превратилась бы в пытку. Женщина решила уехать в Мунт. За годы жизни с Родольфом она разочаровалась в мужчинах, родила и потеряла ребенка и научилась от Симона начаткам медицины и магии. Когда в Белом Мосту ей пришлось спасать роженицу, Леопина углядела в этом перст судьбы. Воображение живо нарисовало картину жизни среди цветущих садов и благодарных поселян. Какое-то время ей это действительно нравилось, потом знахарка затосковала. Нет, относились к ней в Белом Мосту хорошо, а с полдюжины парней и мужчин постарше явно отличали ее среди других женщин, но Лупе, обжегшись на своем поэте, шарахалась от любых проявлений нежных чувств, тем более что селяне делали это весьма неуклюже.