Тарра. Граница бури
Шрифт:
Почти смерть отца, убийство принца, дворцовые интриги и пересуды проходили мимо тарскийки: она ничего не понимала и не старалась понять. Главным было то, что отец не может навязать ей очередного жениха, Стефан стал еще заботливее и нежнее, а здоровье его, спасибо красивому либеру, почти поправилось. Уже несколько дней Герика позволяла себе мечтать о том, как они будут гулять в садах Высокого Замка. Дальше она не загадывала, хоть неуемная Белка всячески намекала, что весной Стефан на ней женится и быть ей после смерти Марко королевой. Корона тарскийку пугала, но ради своего принца она согласилась бы и на нее, сейчас же главным для Геро было вовремя снять варево с огня. И она успела.
Оставалось процедить отвар, смешать с вытяжкой рысьих ушек и обманихи, а затем прибавить пять капель из хрустального флакона, оставленного Романом. Этот флакон составлял главное богатство и тайну девушки, она не расставалась с ним ни днем, ни ночью в страхе, что орудующий при дворе отравитель завладеет ее сокровищем. В том, что убийца охотится за Стефаном, Геро не сомневалась: все остальные в сравнении с ним были ничтожествами. Конечно, был еще эландец, к которому Герика испытывала горячую признательность как за приведенного к Стефану либера, так и за дружеское участие к ней самой, но Аррой казался существом высшего порядка, которому никто не может причинить вред. Будь иначе, он бы никогда не справился с ее чудовищным отцом.
Герика открыла заветный флакон, как всегда замирая от причастности к чуду. Первая же капля вспенила бурую смесь, превратив ее в прозрачнейшую жидкость красивого золотистого цвета, пахнущую горьковатым медом. Напиток был готов.
Тарскийка бережно взяла кувшинчик и тихонько вышла из кухни, где когда-то священнодействовала жена Шандера, предпочитавшая готовить мужу собственными руками. Другая на месте Герики, торопясь навстречу любви, принарядилась бы и уж всяко не прошла мимо зеркала. Дочь Михая в его сторону даже не взглянула.
Она давно не думала о своей внешности, с детства привыкнув к недостаткам, о которых ей постоянно напоминали отец и его быстро сменявшиеся фаворитки. Герика совершенно точно знала, что некрасива, неуклюжа и неумна, а раз так, зачем лишний раз расстраиваться, глядя на собственное отражение? После того как она поверила, что дорога Стефану, ей и вовсе не стало дела до того, как она выглядит, что, по мнению симпатизировавшего тарскийке Шандера, и составляло ее очарование. Большинство обитателей Высокого Замка вообще были снисходительны к недостаткам подруги больного принца. Первые красавицы и те искренне пытались приучить дочь Годоя одеваться и причесываться так, чтобы выставить себя в выгодном свете. Увы! Проще было бы выучить кошку играть на виолине.
Вот и теперь Геро даже не подумала переплести так красящие ее косы и сменить пестренькое домашнее платье на более изысканный наряд. Осторожно сжимая обеими руками горячий, скользкий кувшинчик, девушка бегом пробежала по потайной лесенке и скользнула к Стефану.
Принц был не один, и Герика, поставив драгоценную ношу на покрытый серо-жемчужным бархатом стол, затаилась в спальне принца. Нет, подслушивать она не собиралась, но из-за врожденной застенчивости хотела, чтобы гость, если это только не эландец и не Шани, ее не увидел. Голос девушка узнала не сразу, а узнав — растерялась. Это был король Марко, и он явственно назвал ее имя. Речь шла о свадьбе, о ее свадьбе.
Сердце Геро сжалось: она сама боялась себе признаться, как хотела и стыдилась такого разговора. То, что Стефан мог остаться калекой, ее не пугало. Как и то, что здоровье могло помешать ему стать королем. Она любила человека, а не принца и готова была простить ему даже то, что он родился сыном короля.
— …Герика согласится. Ты же знаешь, она никогда никому не сказала «нет».
— Все равно не стоит решать судьбу девочки в ее отсутствие. — В голосе короля читалось сомнение. — Она, конечно, к тебе очень привязана, но именно поэтому я не уверен, что все… м-м-м… пройдет хорошо.
Дочь Михая не сразу поняла, о чем речь, а когда до нее дошло, она в первый раз за свою жизнь потеряла сознание. Шум за занавеской привлек внимание короля. Марко выхватил меч и рывком отдернул полог.
— Она все слышала, Стефко. — Голос короля был непривычно взволнованным. — Как видишь, это ее не обрадовало.
— Это и меня не радует, — Стефан говорил тихо, но твердо, — однако мы не можем рисковать. Ты выполнишь свой долг, и она тоже. Я поговорю с ней, когда она придет в себя. Я постараюсь объяснить… Что смогу.
— Делай, как считаешь нужным. — Король неловко положил сухую твердую руку на темную голову сына, а затем вышел.
Приютившая Романа и Феликса гостиница называлась «Роза и лилия». Вывеску с одной стороны поддерживала томная златовласая дева в белом, на голове которой белел венок из лилий. С другой стороны красовалась чернокудрая куртизанка в алом, вызывающе декольтированном платье и с розой в зубах. Таким образом умный хозяин давал понять посетителям, что у него каждый найдет то, что хочет. Нужно только намекнуть…
Новых постояльцев, казавшихся денежными и неискушенными, трактирщик встретил с неподдельной радостью, многократно усилившейся, когда старик объявил о своем решении прожить в «Лилии и розе» не меньше месяца и щедро уплатил за две недели вперед. Гости были голодны и очень устали, и все равно Феликс сразу же взял быка за рога.
— Что мы будем делать и когда? — пожелал узнать бывший рыцарь, устроившись в пятнистом и несколько потертом, но удобном кресле. Роман мог лишь дивиться скорости, с которой секретарь превращался в воина. Насколько бы было хуже, навяжи судьба в спутники либеру монаха-пьяницу из озорной баллады, каковых баллад он лично написал десятки. Только вот пьяницы-монахи, рыцари без страха и упрека и немыслимо прекрасные и при этом добродетельные девы, обитающие в балладах, в жизни оказываются совсем другими.
Роман глядел на соратника, нет, пожалуй, уже друга, понимая, что сейчас скажет вещь, кощунственную даже для самого терпимого служителя Церкви.
— Феликс, святой Эрасти и Проклятый — это один и тот же человек.
Начало было положено. Клирик сумел удержать свои эмоции при себе и нарочито спокойным голосом уточнил:
— Почему ты так решил?
— Предпосылок множество. Во-первых, портреты. Если первый написан Эрасти (а об этом прямо сказано в ваших же хрониках), остается предположить, что этот же художник писал и Циалу, причем Циалу — светскую красавицу, а не святую. Кто был влюблен в Циалу? Проклятый! Этот же художник создал «Пророчество», но подобный кошмар не пришел бы в голову ни одному из придворных художников, сколько бы они ни пили. Зато Проклятый мог изобразить все эти ужасы — он проповедовал как раз о конце света, хоть и вразрез с учением Церкви. Согласен?