Тарра. Граница бури
Шрифт:
Стефан влюблен в тарскийскую телушку — его дело. После арцийской красотки племянника не могло не потянуть на кроткое, привязчивое создание; Митту же Аррой не терпел. В том числе и потому, что арцийка откровенно намекала о желании познакомиться со знаменитым родичем поближе. Нет, Рене не хранил верность законной супруге; будь Митта женой человека, к которому он не испытывал привязанности, герцог вряд ли бы свое упустил, но Митте не повезло — Стефана адмирал искренне любил и наставлять ему рога не собирался.
Вертихвостка была оскорблена в лучших чувствах, но у нее хватило ума не объявлять Рене войну. Тем не менее развод супругов эландец воспринял с удовлетворением, а зная тщательно скрываемую сентиментальность племянника, счел его встречу с дочерью Михая благом. В тарскийке принц мог быть уверен больше, чем в себе самом. Дело шло к свадьбе, и вдруг…
Известие о том, что король женится на Герике, а Стефан его чуть ли не сватает, заставило Рене ошалело затрясти головой и впервые в жизни усомниться в собственном слухе. Адмирал не мог ничего понять, а когда увидел невесту, то поразился муке, застывшей в серых глазах. Девушка не кричала, не плакала, не умоляла. Она снова согласилась, но…
— Проклятый меня забери, если я хоть кому-то причиню такую боль. — Слова, сорвавшиеся у Рене с языка, мог слышать только Жан-Флорентин, и он их услышал.
— Странная вещь сердце человеческое вообще и сердце женское в частности, — сообщил жаб. — Она может отказаться, но не отказывается.
— И не откажется. Не та натура. Я Стефана не понимаю! Он же любит ее. Если бы я любил…
— Ты еще полюбишь, — утешил жаб. — Как Матушка сказала, так и будет, поэтому воздержись от необоснованных предварительных заявлений. Любовь выскочит на тебя из-за угла, как убийца с кинжалом.
Глава 6
2228 год от В. И. Вечер 17-го дня месяца Влюбленных
Святой град Кантиска
Военный совет прервали некстати нагрянувшие гости. «Барон Шада», соратник Феликса по Авире и давний знакомый Романа по Гверганде (мир все-таки тесен!), и его «сын» Александр, для удобства ставший просто Александром-Отто-Фредериком-Иоганном-Альбрехтом, с готовностью поспешили навстречу бравому Добори и его товарищам. Капитан прибыл с плохо скрытым желанием напиться, дабы в воспоминаниях о боевой молодости и военных подвигах отвлечься от сегодняшней подлости. Хозяин гостиницы настроение гостей почуял на расстоянии и не подкачал. Вино было хорошим, мясо — прожаренным. Начали под разговоры о том, что все течет, все меняется. Помянули командора: крут был покойник, но справедлив. Знал толк и в боях, и в попойках, и в женщинах. Как-то само собой пришли к выводу, что нынешний командор прежнему и в подметки не годится, а новый Архипастырь, вне всяческого сомнения, будет куда хуже Филиппа.
Покойный, тот был умница. Понимал, что человеку не только молиться, но и жить надо и что живем один раз. Как оно на том свете обернется, никто не знает, так что на этом можно и нужно как следует погулять. Сейчас же в Кантиске творится невесть что, Проклятому и тому тошно.
Чем больше пили, тем меньше Добори одобрял конклав и кардинала Амброзия, набивавшегося в преемники покойному Архипастырю. В Кантиске уже шептались, что Амброзий устал ждать смерти его святейшества и каким-то способом ее ускорил. Генрих Бэрро, аюдант Добори, подлил масла в огонь, рассказав, как Амброзий и его приспешники додумались обвинить в ереси монастырского библиотекаря, безобидного брата Парамона. Вся вина бедняги была в том, что к нему благоволил покойный Филипп.
К этому времени выпили уже изрядно и с готовностью восприняли высказанную «бароном Шадой» мысль, что в его годы библиотекаря просто бы выкрали назло зловредному Амброзию и отправили бы — ну, хоть в Шаду, где есть библиотека. Правда, он, барон Шада, туда носа не кажет, но тем лучше, наверняка есть что привести в порядок…
Молодняк во главе с «Александром» встрепенулся, Добори и Шада снисходительно обменялись репликами в том смысле, что молодежи надо предоставлять определенную самостоятельность, но при этом за ними нужен глаз да глаз. Вызвалось идти пятеро — приятель Генриха Ксавье Сарриж не мог отказать себе в удовольствии напакостить Амброзию. Оставшиеся же были готовы объявить, что никто из пирующих не покидал сотрапезников на дольше, чем нужно, чтобы, скажем, выйдя во двор, полюбоваться звездным небом.
«Век сытного лета» наложил свой отпечаток на все. Несмотря на объявленный местоблюстителем Святого Престола Амброзием запрет на ночные прогулки и зевающих на перекрестках стражников, пятеро вооруженных до зубов людей без особых хлопот добрались до обители Триединого. «Барон Шада» очень кстати «вспомнил» о потайном ходе, который вроде был тут двадцать лет назад и который ему показал один пьяный монах, иногда позволявший себе тайком покинуть обитель, чтобы выпить пару кружек в ближайшей таверне. Добори вроде бы поверил.
Ход, через который Роман с Феликсом утром выбрались в город, оказался на месте, приют Скорбящих Братьев тоже никуда не девался. Разбуженный надзиратель безропотно подчинился приказу ночных гостей. Возможно, Роману этого просто хотелось, но в глазах тюремщика эльф не прочел тупой жестокости, присущей тем, чья работа — издеваться над ближним. Эльф угадал: гремя ключами, надзиратель признался, что последние годы его «постояльцами» были лишь злостные нарушители постов и прелюбодеи, каковых держали на хлебе и воде недели две-три, дабы грешники прониклись и раскаялись, а тут… тут такое… и так!
Камера брата Парамона оказалась большой и, кажется, чистой. Библиотекарь съежился в углу — груда тряпья на охапке соломы. Над ним изрядно «потрудились» — лицо превратилось в сплошной кровоподтек, один глаз заплыл, очков не было и в помине, но бард его узнал и выругался сквозь зубы. Очень по-человечески. Добори с уважением взглянул на «барона» — столь сложная комбинация даже в пору молодости бравого вояки (а с той поры, между прочим, все измельчало) была под силу лишь избранным.
Воспользовавшись заминкой, «Александр» подошел к библиотекарю и шепнул тому несколько слов. Брат Парамон изумленно уставился на вошедших здоровым глазом и не очень успешно попытался встать. Привести монаха в порядок было просто, но Роман не рискнул применить свое лекарское умение — добряк Шада был сведущ в оружии, мог знать тайный ход, но целительство выдало бы самозванца с головой.
Спасенного поволокли на руках; к счастью, тот был хоть и упитан, но невысок. Довольный вылазкой Добори крепко связал с готовностью подставившего руки тюремщика, и компания, стараясь держаться поближе к внешним стенам, двинулась в обратный путь.
Они шли, а Роман лихорадочно соображал, как отделаться от новоявленных приятелей и свернуть к храму Эрасти. Очень кстати застонал Парамон, и Добори предложил передохнуть и на первый случай обработать раны. Хотя бы царкой из фляги. Процедура была не из приятных, но библиотекарь терпел, заглушая боль рассказом о своих злоключениях.