Тартарары
Шрифт:
Яша поручился за свою маменьку, признался, что она всегда рада помочь хорошему человеку, особенно если речь идёт о поисках правды, и собеседники договорились о встрече. Всего-то через пару часов встреча и состоялась, Яша оказался человеком сангвинического склада, дружественным, но с непритязательными странностями. Евпсихий Алексеевич ничуть бы не удивился, если б узнал, что Яша иногда носит специальную шапочку из фольги, защищаясь от посторонних излучений. Приятели немножко посидели в кафе, пригубив недурственной водочки, а затем проследовали домой к маменьке Яши Крокодилова, которая всегда рада гостям.
– Кажется, ты говорил, что её зовут Дарья Мартыновна? – причёсываясь пятернёй у зеркала в кафе, спросил Евпсихий Алексеевич.
– Марья
– Ах да, Марья Антоновна, извини! разумеется, Марья Антоновна!..
Марья Антоновна и вправду оказалась женщиной весьма почтенного возраста, даже той самой «бабкой» – как выразился про неё циничный муженёк – быстренько накрыла стол с незамысловатыми угощениями и поинтересовалась, чем может быть полезна.
– Ваш муж был легендарный человек, и мне очень жаль, что я не имел чести быть с ним знакомым. – нервно кашлянул в кулак Евпсихий Алексеевич. – Газеты писали, что он мог раскусывать как орехи те преступления, от которых напрочь отказывались маститые сыщики из областного управления. Единственное, что мешало ему продвигаться по службе, это зависть коллег по работе. К сожалению, мы все окружены завистниками, и надо иметь особое свойство цинизма, чтоб их не замечать.
– Талантлив папаша был, безмерно талантлив. – с очаровательной грустинкой заговорил Яша, пытаясь успокоить свою маменьку, слишком архаично воздымающую руки к небу и покачивающую головой в ответ на речь Евпсихия Алексеевича. – Были проблемы с субординацией и дисциплиной; папаша терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, а что не делать, а он и сам всё прекрасно про себя знал.
– «Я пребываю в закатных лучах справедливости!» – так любил приговаривать мой незабвенный супруг и добавлял, что в этом городе, после него, из истинных слуг закона никого не останется. И оказался прав. – решительно заявила Марья Антоновна.
– Позвольте мне вон то безе. – потянулся Евпсихий Алексеевич к заманчивой сладости. – Сами пекли?
– Да ну что вы. Безешка покупная, но – хотите верьте, хотите проверьте – глаз у меня завсегда был намётанный, и в этом я мало чем уступаю своему супругу, и я легко распознаю все достоинства продукта, внимательно разглядев его в магазине.
– Безе очаровательное – и это лучшее доказательство намётанности вашего глаза.
– Благодарю вас.
Евпсихий Алексеевич попробовал из учтивости поцеловать ручку Марьи Антоновны, но напрочь забыл, как это делается по форме этикета и какими словесными любезностями сопровождается, и чтоб не опозориться, решил пока не целовать.
– А как лихо он расследовал дело об убийстве депутата заксобрания!.. Ты помнишь, Яшенька?
Яша произнёс что-то вроде мечтательного оханья.
– Сразу обратил внимание, что во фрачном костюме убитого депутата отсутствовал носовой платочек. – Марья Антоновна выложила один за одним интеллектуальные подвиги супруга. – Сразу сообразил, что депутат, незадолго до гибели, мог выбросить носовой платочек в урну туалета, и сразу принялся обыскивать все отхожие места заксобрания. И разумеется отыскал этот носовой платочек, отметил на нём следы губной помады – которые и явились причиной тому, что платочек был выброшен – а уж по цвету губной помады отыскал среди присутствующих дам именно ту, с которой депутат безответственно целовался, а она его и убила. Кажется, каким-то ядом, подсыпанным в ликёр, но это теперь и не важно. Ведь согласитесь: дело было расследовано лихо, в два счёта!!
– Да-да, лихо… весьма лихо… – Евпсихий Алексеевич не без робости пригубил из рюмочки что-то вроде домашнего слабенького ликёра и, склонившись в сторону Марьи Антоновны, заговорил с некоторой даже строгостью и досадой: – Однако, нельзя не вспомнить и единственную неудачу следователя Крокодилова – это дело об исчезновении девушки. Я понимаю, что уже прошло четверть века с тех пор, но уверен, что вы хорошо помните это дело: некто Анна Ильинична Зарницкая, была приглашена компанией молодых людей на шашлыки на дачу, но внезапно исчезла с этой дачи и не объявилась до сих пор ни в одной возможной ипостаси. Кажется, не объявилась.
– Евпсихий Алексеевич родственник пропавшей Анне Ильиничне, потому его и заботит тот давний случай. – Яша пояснил маменьке пылкость Евпсихия Алексеевича.
– Ах вот оно что. Я всё прекрасно понимаю, примите мои глубокие соболезнования.
Марья Антоновна сообщила, что была приятельницей соседки этих самых Зарницких, знала, как близко к сердцу восприняли случившееся все, кто хоть немного был знаком с девушкой, и что сама Марья Антоновна не могла оставаться равнодушной наблюдательницей, а старалась разузнать как можно больше о ходе расследования, даже подчас надоедая своему супругу. «Ладно бы девушка была вертихвосткой и баловницей, доставляющей своим родителям сплошные неурядицы. – несколько пренебрежительным тоном проговорила Марья Антоновна, поскольку очень не любила вертихвосток и баловниц. – Но девушка была очень и очень милым созданием, держащим себя на том уровне кротости и целомудренности, на котором это было возможно в то распущенное время, а уж если говорить про время, переживаемое нами ныне, то девушка выглядела бы на его фоне сплошным очарованием. Отчего и жалко её до слёз.» К сожалению, никого из парней не удалось привлечь к уголовной ответственности, расследование застопорилось на каких-то мелочах и противоречиях в показаниях, и чем дальше по времени отодвигалось от даты исчезновения, тем больше путаницы лепетали на допросах парни, быстро переквалифицированные из подозреваемых в свидетели, пока супруг не закрыл это глухое дело – впрочем, не по своей вине, а по указанию начальства.
– «С моих слов записано верно, дата числом, подпись.» – добавила Марья Антоновна.
– Что-что? – вздрогнул Евпсихий Алексеевич.
– Это так полагается при ведении протокола допроса. – пояснил Яша. – В конце протокола допрашиваемый должен написать от руки: с моих слов записано верно, дата числом, подпись!..
– Понятно.
Тут же Марья Антоновна призналась, что у неё была тетрадь, в которую она тщательно записывала весь ход расследования, но тетрадь давно утеряна за ненадобностью, впрочем, обстоятельства трагедии у ней стоят, словно бы перед глазами.
– Первым делом виноват Шершеньев! – убеждённо мямлила Марья Антоновна, обрадовавшись, что её хоть кто-то внимательно слушает.
– Шершеньев?
– Да. Он не просто так пригласил девушку на дачу, а с намёком, с далеко идущей целью. Он явно рассчитывал, что в один прекрасный момент пообещает на ней жениться, а девушка и клюнет на это обещание, вступит с ним в вожделенную связь, станет ещё одним досужим именем в списке девиц, которыми можно попользоваться. Но судя по всему, девушка поняла, что Шершеньев – вместе со всей своей разгулявшейся компанией – вовсе не собирается на ней жениться, а хочет поглумиться, и она отказала ему. А уж что там дальше было на даче – никому не ведомо.
– Мама, вы, наверное, путаете. – вступил в разговор Яша, прожёвывая пищу с таким видом, словно высчитывая все присутствующие в ней канцерогены. – Это я вам вчера рассказывал про своего приятеля, про Кошёлкина, который обещал жениться на однокурснице, грозя, что будет каждый день торчать у её подъезда, пока она не согласится.
– Ну да, кажется ты мне это рассказывал про Кошёлкина. – смутилась Марья Антоновна. – И что там было дальше? Напомни мне.
– Через год однокурсница не выдержала натиска и согласилась выйти замуж, а когда Кошёлкин наутро проснулся в её постели, то нагло расхохотался и заявил, что передумал жениться, а однокурсница интересовала его только с целью временного глумления. И весь следующий год уже однокурсница бегала за моим приятелем Кошёлкиным и требовала, чтоб он женился на ней, поскольку настал её черёд поглумиться и родить от него ребёнка.