Тайфун в закрытом секторе
Шрифт:
Клим прошел в угол, удобно расположился там на сундучке. Кивнул на шпагу.
— Упражняешься, значит? Надеешься попасть в Гавану, на финал?
— А чем это от тебя несет?
— Ром, добрый ямайский ром!
— Я его жду, жду. А он, видите ли: «добрый ямайский ром».
— Выпил стаканчик, неудобно было отказаться, пили за нашего короля.
— Какого — нашего?
— Английского, разумеется. Его высочество Вильгельма Оранского.
— Не помню такого.
— Ничего не потеряла. Неважный был король.
— Тем более нечего было за него пить.
— Зато я примерно узнал время, где мы находимся. Из истории известно, что Вильгельм Оранский захватил английский престол…
— На это у него все же ума хватило?
— Так все короли старались прибрать к рукам то, что плохо лежит. Захватил престол в 1688 году… Наша «Аркебуза» идет из Порт-Ройяла, вышла из него два дня назад, он был еще цел. Погибнет Порт-Роял в 1692 году. Следовательно, мы находимся где-то между 88-м и 92-м годами семнадцатого столетия.
— Ничего себе. Только, знаешь, как-то плохо верится…
Ника подняла шпагу, ткнула ее в пол. Опустила руку, шпага упруго качнулась из стороны в сторону. Клим посмотрел на рукоятку шпаги задумчиво.
— Да, — сказал он. — Поверить трудновато, конечно…
— А может, ничего этого нет, Клим. Просто плывем мы в своем ящике по морю… И грезим, как во сне.
Клим толкнул рукоятку шпаги пальцем, некоторое время следил, как она покачивается. Потом взглянул на Нику, кивнул одобрительно.
— Знаешь, такая мысль мне тоже приходила, но не было времени продумать все, как следует. Сейчас я это попробую сделать. В смысле гипотезы, разумеется.
— Давай хоть гипотезу.
— С позиции привычных понятий допустить, что мы на самом деле, то есть физически, переместились в прошлое — трудно. С физикой как-то не увязывается. Я тоже думаю, что мы с тобой плывем в кресле по Карибскому морю и грезим, как ты сказала. Ощущаем себя в семнадцатом веке. Переместились не мы, а наше воображение.
— Это как?
— Примем за основу то, что дон Мигель рассказал мне про своего брата. Он был талантливым физиком, как Хевисайд, и до многого сумел додуматься. Скажем, он утверждал: «Все, что происходит в нашем мире, не исчезает бесследно». По его теории «свершившееся — существует!» Можно представить себе еще мир, в котором события происходят те же, что и у нас, но отстают от наших по времени. Рассуждая так, брат дона Мигеля не одинок, — свойства времени и пространства нам неясны до сих пор. Йоги, скажем, тоже толкуют о многомерности миров, но их рассуждения относят к области теософии, а теософию современная физика обходит стороной. Но брат дона Мигеля пошел дальше рассуждений. Зная, что мышление человека — это движение электронов, следовательно — волновой процесс… Я рассуждаю предположительно, понимаешь, я же не физик.
— Это хорошо, что ты не физик.
— Почему?
— Вот тогда бы я уже ничего не поняла. Но продолжай. Так, что сделал брат дона Мигеля?
— Ни много ни мало, он сконструировал прибор, назовем его генератор каких-то там колебаний, который, воздействуя на наше сознание передвигает его в этот параллельно существующий, но отстающий по времени, мир. Я повернул ручку на кресле, генератор включился, и вот мы в семнадцатом веке, и наше сознание следует по событиям, которые происходили в мире почти триста лет тому назад.
— Значит, нас здесь нет, одно воображение?
— Одно воображение.
— Это уже лучше… И наше воображение следует по событиям, которые когда-то происходили в Карибском море? Значит, все, что мы видим, уже когда-то было.
— Следовательно, было.
— В семнадцатом веке плыла «Аркебуза» на Кубу. И подобрала на борт двух пассажиров, двух советских граждан в одежде из синтетики, которой в то время и быть не могло…
— Умница!
— Но, черт возьми, как же так, Клим?
— Вот этого я тебе объяснить не могу. Сам не понимаю. Какое-то наложение будущего на прошлое.
— А дон Мигель, он так же путешествовал в прошлое? Сидел в ящике, а воображение его было в семнадцатом веке. Может быть, в Порт-Ройяле?
— Воображаемой?
— Конечно. Ты же сама обратила внимание, что ни «а рубашке, ни на камзоле не осталось следа после удара. И рубашка была цела, и камзол.
Ника выдернула шпагу из пола, потрогала пальцем ее острие.
— Это что же… Если я, скажем, ударю тебя сейчас шпагой, то когда мы вернемся в наше время, у тебя окажется такая же рана, как у дона Мигеля?
— Конечно.
— А если я ударю сильно и точно, и ты здесь умрешь…
— То и в наше время вернусь уже мертвым.
— Ну тебя! Ум за разум заходит.
— А поэтому не будем много размышлять. Рассуждения мои тоже приблизительные и весьма. Но одно мне ясно — мы ощущаем себя здесь, и это главное. И это Для нас настоящее. Хотя этот мир как бы неправдаш-ный, иллюзорный, но рисковать в нем нам нельзя. Никак нельзя.
— Клим, я боюсь. Где наш ящик?
— Он в трюме, закрыт на замок. Капитан Ван Клумпф везет в трюме вина и, чтобы не искушать напрасно команду, закрывает люки трюма на ключ. Потерпи до завтра.
— А что будет завтра?
— Придем в Гуантанамо. Станем в порту на якорь. Капитан откроет трюм, мы заберемся в ящик. Я поверну ручку, и мы вернемся в наше время, как я понимаю, в то же мгновение, в которое из него выбыли.
— И будем плыть по морю?
— Будем плыть по морю, и тебе захочется пить.
— Ладно, потерпела бы… Ну его к дьяволу, этот семнадцатый… А что ты на меня уставился?
— Я все хочу тебя спросить. Почему ты здесь так ругаешься?
— Разве я ругаюсь?