Тайна Бога и наука о мозге. Нейробиология веры и религиозного опыта
Шрифт:
Homo erectus, первое живое существо, которое можно назвать человеком, был также первым разумным существом, ощущавшим духовную реальность
Вообразим себе, например, что доисторический охотник возвращается к себе домой по незнакомой чаще. Он о чем-то думает по пути и лишь смутно осознает, что в лесу раздаются какие-то звуки, но здесь он слышит хруст ветки у ближайшего куста, и здесь же весь его ум непроизвольно сосредоточивается на этом звуке. Эта психическая мобилизация объясняется немедленной активацией миндалевидного тела, древней сторожевой собаки лимбуса, которое обрабатывает всю поступающую сенсорную информацию, чтобы найти там знаки опасности или потенциальных возможностей. Когда миндалевидное тело выявляет звуковой сигнал, свидетельствующий
Поиск причины есть наиважнейшая задача каузального оператора, но, допустим, охотник внимательно осматривает ближайшие кусты и ничего не находит. Неопределенность в такой острый момент невыносима для каузального оператора – он начинает иную работу, которую делает при отсутствии наблюдаемой причины явления: он предполагает наличие какой-то другой причины. Это предположение связано с активностью гиппокампа, лимбической структуры, сохраняющей опыт прошлого в виде воспоминаний. Ум мгновенно исследует запас воспоминаний, сортируя и группируя их в поисках нужного содержимого – образов, звуков или каких-то цельных переживаний, – которое могло бы пролить свет на данную проблему.
Такая задача категоризации очень трудная, но мозг мгновенно исследует все хранящиеся в нем воспоминания, отбрасывая ненужную информацию, и каузальный оператор выдает наилучшее решение: он сообщает уму охотника, что в кустах затаился леопард. Допустим, охотник уже видел в этот день отпечатки лап этой большой кошки, а однажды спасался от леопарда в таком же лесу, и потому ему уже некогда обдумывать смысл происходящего: невидимый хищник стал реальным, жизни охотника грозит непосредственная опасность, так что ему остается только спасаться бегством.
Позже, в момент, когда нет опасности, охотник может снова задуматься о своей реакции. В конце концов, он не мог знать наверняка, сидел ли в кустах леопард – хрустнуть веткой мог, скажем, кабан или даже не представляющий угрозы пасущийся олень. Но охотнику не обязательно было знать, что там действительно был леопард, было достаточно в это верить. Каузальный оператор был предназначен обеспечивать скорее выживание, чем выявление истины, и если в кустах действительно затаился леопард, именно способность охотника думать о потенциальной опасности – которой лишена антилопа, которая реагирует только на опасность, – спасла ему жизнь.
Но как он может так твердо верить в то, что, быть может, не соответствует истине? Вероятно, за реакцией охотника стоял не только здравый смысл, но и нечто большее. Как мы думаем, невидимый леопард стал для него реальностью по той причине, что нейробиологические силы не оставили ему иной возможности.
Охотнику не обязательно было знать, что в кустах действительно затаился леопард, было достаточно в это верить
Этот процесс начался в миндалевидном теле охотника, именно оно вынудило ум с его когнитивными операциями сделать центром всего таинственный звук в кустах. Каузальный оператор или, точнее, структуры мозга, на которых основывается работа каузального оператора, в ответ выдвинули предположение о наличии леопарда. В то же время бинарный оператор рассматривал эту проблему как конфликт противоположностей. Если говорить конкретно, это конфликт между леопардом и отсутствием леопарда, а на глубоком и более широком уровне – это фундаментальный конфликт между жизнью и смертью.
В любом случае подобные острые конфликты следует эффективно разрешать. Левое аналитическое и вербальное полушарие немедленно приступает к этому, устанавливая некоторые логические связи: охотник понимает, что находится в месте, где обитают леопарды, и вспоминает, что видел следы этого хищника неподалеку отсюда. Логично также предположить, что в кустах затаился леопард.
Одновременно охотник понимает, что он видел следы, оставленные несколько дней назад. Он знает, что обычно в это время дня леопарды не занимаются охотой. Логика заставляет думать, что не леопард, а кто-то или что-то еще – скажем, олень или кабан – было источником того необъяснимого звука. Тогда перед охотником встает логическая дилемма: обратившись в бегство, он может упустить легкую добычу, но промедление может стоить ему жизни.
Пока вербальное и аналитическое левое мозговое полушарие пытается решить эту проблему, интуитивное и холистическое правое полушарие применяет иной подход. Правая часть мозга анализирует ощущение данной ситуации, используя не столько язык и логику, сколько образы и эмоции. Правое полушарие вызывает образы легкой добычи, которые порождают весьма позитивную реакцию. Но эти позитивные чувства сходят на нет в ответ на яркие образы нападения леопарда на охотника. Правый мозг цепляется за эту возможность и обращается к воспоминанию о том, как некогда эта кошка-людоед преследовала охотника в лесу, похожем на этот. Правое полушарие помнит, какой это был ужас, и принимает решение: в кустах сидит леопард.
Такое эмоциональное суждение немедленно окрашивает собой процесс принятия решения левым полушарием. Логическое представление о леопарде обрело мощный эмоциональный заряд, и интуитивные способности правого мозга начинают взаимодействовать с логической силой левого, благодаря чему представления обретают глубину и уверенность. Охотник не просто думает о леопарде в кустах, он ощущает это всем своим существом.
Теперь противоречия между присутствием леопарда и его отсутствием и между жизнью и смертью были однозначно разрешены на неврологическом уровне. Причина была выявлена. Идеи стали твердыми убеждениями с сильным эмоциональным зарядом; логическая возможность превратилась в представление, подкрепляемое внутренним чувством. [85]
85
Описывая здесь процесс решения проблемы, мы, конечно, делали это упрощенно. Тем не менее и такая схема соответствует тому, как люди решают проблемы. Кроме того, представление о том, что правое полушарие мозга использует висцеральную, автономную и соматическую информацию как помощь в решении аналитических проблем, соответствует гипотезе соматического маркера Damasio.
В каком-то смысле наш охотник создал простейший миф – миф о леопарде в кустах. Как и все прочие мифы, этот был порожден неотложным вопросом, на который дать ответ было невозможно, – вопросом о шуме и его значении. Найти на него ответ было слишком важно, а потому когнитивный императив вынудил ум включить все его аналитические возможности. Каузальный оператор нашел правдоподобное объяснение шума. Бинарный оператор представил проблему в виде противоположностей. И наконец, холистическое согласие левого и правого полушарий мозга породило единое решение, в котором логические идеи соединились с эмоциональными убеждениями. Такие убеждения позволили преодолеть все сомнения и обеспечили охотника полной инструкцией для эффективных действий.
Подобно любым действенным мифам, представление о леопарде в кустах может быть истиной в буквальном смысле, а может и не быть. Однако этот простой сценарий позволяет объяснить необъяснимое так, что у охотника появляется возможность прибегнуть к необходимым и активным действиям по спасению жизни. Это представление дает ему больше шансов для выживания, в чем и заключалось предназначение этого когнитивного желания.
Это происходит автоматически: неуверенность порождает тревогу, а тревога требует своего разрешения. Иные решения здесь очевидны, и многие причины несложно увидеть сразу. Но когда это не так, когнитивный императив вынуждает нас найти вероятное решение в виде истории, вроде истории о леопарде в кустах. Эти истории особенно важны тогда, когда ум сталкивается с нашими экзистенциальными страхами. Мы страдаем. Мы обречены умереть. Мы малы и беззащитны в этом опасном и непонятном мире. У таких проблем нет простых решений. Здесь ум создает истории, которые обретают форму религиозных мифов.