Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота
Шрифт:
Профессор, профессор, – подтвердил Сторожев.
А что, не похож? – кокетливо спросил седок сзади, который все время откликался на «Женьку».
Да как-то не очень.
Это почему же?
Больно молоды, что ли.
Ща все профессора такие, – не без легкой зависти отметил Сторожев.
Наступила пауза. Сейчас было самое время открыть дверцу, расплатиться с водителем и уйти. Но частник проявил неподдельный интерес к тому, о чем беседовали приятели. Он попросил поподробнее рассказать о некрофилах с книгой.
– Так на чем мы остановились? – поинтересовался Сторожев, которому всегда нравилось быть в центре внимания.
Ты говорил о запахе.
Ах да. Вспомнил. Запах. Да, запах. Запах крови и разлагающихся внутренностей. Он в ноздри забивается сразу, как войдешь, видно, за долгие годы успел просочиться даже в оконные рамы, которым лет сто, не меньше. Помещение старое, десятилетиями дезинфекции не проводили…
Хватит! – не выдержал водитель. – А то меня сейчас вырвет. Уж больно описываете убедительно.
Да уж, Арсений. Ты действительно чего-то того, увлекся.
– Ладно, про запах забудем. Короче, принялись читать эти черти с упоением, а главное – фон, вообрази: мертвяки кругом, причем обоего пола и разных возрастов, изуродованные, с ножевыми и огнестрельными ранениями, лежат на полках, лежат и слушают. Как в аду у Данте: каждый на своей полочке, на своем ярусе, статус греха соблюден, что называется. Ну, прям как в парилке в Сандунах, когда кто-то из парящихся начинает байки травить, только температура намного ниже, скорее, к температуре холодильной камеры приближается, а так внешне сходство полное. Итак, жмурики лежат, слушают, причем внимательно слушают, не шелохнувшись, словно малышня в детском саду – воспитательницу. Уши развесили и буквально впитывают каждое слово. А некрофилы читают и незаметно сами в раж входят, самой атмосферой смерти пропитываются и попутно свой жизненный сценарий ускоряют, к финалу его подтягивают – чего еще-то в мертвецкой ожидать можно? А мертвякам только того и надо. Они, слушая, коллективно свою книжку пишут, и, как вампиры, каждый на молодую жизнь накидывается и за собой утянуть хочет. На судьбы ребят, сволочи, влиять начинают…
Какие ужасы ты рассказываешь!
Не пойму, – вновь вмешался частник, – ну читают – и на здоровье. Хотя в морге какое здоровье. Но это так – к слову. Какой вред-то эти мертвяки кому причинить могут? Помню, мы в детстве тоже по кладбищу гулять любили… Подросли, так и выпивать начали для куражу.
Любезный, – прервался на объяснения Сторожев, – вы чего-нибудь про книжку Эрика Бёрна «Люди, которые играют в игры» слышали?
Не слыхал я ни про что такое.
А что, Арсений? Расскажи.
Короче, по концепции этого психолога, каждый человек проживает не просто жизнь, а определенный жизненный сценарий.
Это как? Навроде судьбы, что ли?
Вроде Володи, милейший. Короче, есть даже такое понятие – психология человеческой судьбы. Жизненный сценарий формируется с детства с помощью запретов родителей, с помощью родительских примеров, но главное, какие любимые книжки были у каждого в детстве. Эти книжки и формируют во многом дальнейшую судьбу или психологический тип личности. Еще греки сказали, что характер – это судьба, понял?
Чушь, – отрезал водитель.
Я тебе дам чушь. Какая чушь, к чертовой матери, если у тебя у самого на роже «Свинья-копилка» написана! Сказка есть такая. Андерсен написал.
Арсений, Арсений, ты поаккуратнее все-таки. Не обращайте на него внимания. Молодой – с пол-оборота заводится, – принялся успокаивать водителя Воронов.
Знаешь, любой труп необычайно выразителен. Мертвое тело подобно тексту, да еще какому, – внезапно погрустнев и успокоившись, почти вполголоса заметил Сторожев.
После таких слов в автомобиле наступила тяжелая пауза. Водитель оторопел и не знал теперь, как реагировать на этого психа, оказавшегося совсем рядом. Укусит еще чего доброго.
За окном слышно было, как проносится поток машин. Воронов невольно вспомнил, что осенью этого года в самом центре Москвы случайно оказался на территории живых призраков, бомжей. Рядом с кинотеатром «Художественный» строили ресторан «Шеш-беш», и привычный проход перегородили. По своей рассеянности Воронов этого не заметил и оказался в окружении людей, с трудом различающих белый свет от того, Другого.
Стояла обычная труповозка, рядом лежал мертвец без каких бы то ни было отличительных признаков пола. Два мужика в эмчеэсовской форме чесали затылок, не решаясь погрузить труп на носилки. Наконец, погрузили, накрыли белой простыней и понесли.
«И понесут его четыре капитана», – вдруг всплыла в профессорской памяти цитата из «Гамлета».
И тут из-за угла вылезло еще какое-то существо и истошно заорало: «Ребята! Ребята! А завтра меня так понесете?!»
В ответ послышалась брань.
А профессора поразила нелепая на первый взгляд догадка: это был крик зависти, зависти по отношению к умершему. Бездомного, кроме матери, никто и никогда на руках не носил. И только смерть позволила ему укрыться белой простынею и получить траурный эскорт в виде двух эмчеэсовцев…
«Оскорбляют величие смерти», – вновь вырвался откуда-то обрывок цитаты и зашелестел в сознании, как смятая бумажка на асфальте рядом с мусоркой.
Впрочем, жизнь бомжа – и которого уносили сейчас на носилках, и того, что пытался обратить на себя внимание, также была похожа на смятую бумажку с написанной на ней цитатой или девизом. Чем не рекламный слоган?.. Или вопль: «Господи! Это я! Вон там внизу. Как смятая бумажка, ношусь по ветру вместе с другим мусором».
Да только ли жизнь бомжа похожа на бумажный клочок? Воронов вспомнил, как в церкви старушка, стоящая у аналоя, писала на листочек имена всех, кого батюшка должен был упомянуть в своих молитвах. В один столбик – за здравие, в другой – за упокой. Фамилий не требовалось. Только имя. Если сложить все эти листочки, которые скопились бы за долгую историю храма, то какая бы толстенная книга получилась, книга имен, книга Судеб.
Что такое первая часть «Божественной комедии» Данте? – тихо продолжил после паузы Сторожев, словно уловив настроение собеседника.