Тайна декабриста. Сборник повестей
Шрифт:
Остались трое, привязанные к столбам. С ними, видимо, решили покончить иначе. Один из солдат, ростом выше остальных, вынул из ножен палаш и пальцем попробовал острие. Ухмыльнулся, оставшись доволен проверкой, и подошел к первому столбу… Р-р-раз!
— Ах-х! — одной грудью выдохнул зал.
Следующий… Р-р-раз!.. Еще один. Р-р-раз!.. Готово. Теперь осталось перерубить веревки и сбросить обезглавленные трупы в яму. Палач в мундире вытер клинок о какую-то тряпку и вложил его в ножны. Пьяная ухмылка так и не сошла с его физиономии. Внезапно он поскользнулся и плюхнулся прямо в кровавую лужу. Когда он поднялся, изрыгая проклятия, и двинулся по направлению к нашему ярусу, с головы до ног заляпанный кровью, рычащий, огромный, с разведенными в стороны руками, изображение вышло за пределы нормальных размеров. Видимо, операторы “Аргуса” намеренно дали крупный план, словно бы для того, чтобы сказать: “Смотрите, люди! Смотрите! Вот оно — подлинное лицо колонизатора!”.
И вдруг — истерический женский крик:
— Остановите!
Это кричит Мери. Она судорожно вцепилась в подлокотники кресла и из груди ее рвется неудержимое, сотрясающее тело рыдание. Этот крик подхватывают другие голоса в зале.
Изображение исчезает, освещение включено, шар замер. В зале творится нечто невообразимое. Люди вскакивают с кресел, яростно жестикулируют, проклятия смешиваются с плачем
— Внимание! — раздается громовой голос. — Просьба соблюдать спокойствие на местах.
Постепенно восстанавливается относительный порядок. На ярусах появляются люди в белых халатах.
На небольшую площадку перед амфитеатром выходит человек с микрофоном в руках Он успокаивает публику и руководит эвакуацией тех, кто слишком болезненно перенес это ужасное зрелище. Затем обращается к присутствующим:
— Администрация Центра информации приносит свои глубокие сожаления по поводу случившегося. Никто из нас не мог предусмотреть заранее этот прискорбный инцидент, хотя всем нам было известно о зверствах, творимых агрессорами. Сейчас работу нейтриновизионной установки прекращаем. Кто желает слышать выступление генерального конструктора этой установки, ученого-физика Анри Бертона, может остаться в зале
Никто не вышел. Тысячи пар глаз впились в фигуру немолодого человека с худощавым энергичным лицом, ступившего на ту же площадку.
— Господа и дамы, товарищи, друзья! — начал он негромко. — Прискорбно, что так случилось, но что же делать? Переполняется чаша терпения человеческого. Хотелось бы, чтобы слезы, пролитые сегодня здесь, чтобы родившиеся здесь гнев и негодование претворились в дела. Я оставил за собой право выбора — в чьи руки отдать свое открытие. И этот выбор сделан Наука не может быть слугой двух господ, и если она действительно хочет служить человеку, она должна найти себе настоящего хозяина. Мы живем в тревожное время. Чем дальше, тем резче выступают два полярных аспекта в науке — благодетельный и разрушительный. Фредерик Великий — я имею в виду Жолио-Кюри — подчеркивал, что этот двойственный характер науки рождает как надежды, так и тревогу.
Но значит ли это, что мы должны закрыть лаборатории и ограничиться использованием уже имеющихся познаний? Нет, было бы безумием снова заковать Прометея. Наоборот, мы, ученые, должны напрячь все усилия для того, чтобы разрешить труднейшие проблемы нашего времени. Но необходимо положить конец бесчестному обращению с наукой. Ученые не хотят быть союзниками тех, кто использует достижения науки для своих эгоистических и злых целей.
Я причисляю себя к тем ученым, о которых говорил Жолио-Кюри. Я хочу, чтобы “Аргус” в какой-то степени улучшил зрение людей и чтобы они умело воспользовались этим улучшенным зрением.
Реплика из зала:
— “Аргус” — это оружие! (Курт Шмербах).
— Да, это оружие. Оружие борьбы за мир и за прогресс науки. Оно дает в наши руки ключ ко многим тайнам природы. Мы, например, можем заглянуть в самое сердце нашей планеты и узнать, наконец, из чего состоит ядро земли. Могу сообщить вам, что такой эксперимент будет поставлен в ближайшее время.
Чем дальше говорил Бертон, тем выразительнее становились его жесты. Сжатый кулак, движением которого подчеркивал он теперь свои фразы, символизировал волю и страсть.
— Когда некоторые, весьма специфические круги в капиталистических государствах прознали о рождении “Аргуса”, они воспылали вожделением к этому открытию. “Аргус”, по их мнению, призван служить идее сверхшпионажа, которую заокеанские гестапообразные учреждения унаследовали от нацистов.
Нет, те, кому вверена теперь судьба “Аргуса”, не применяли и не собираются применять его в столь низких целях. Но он будет средством контроля над тайными вооружениями…
Голос Дика Баттона:
— Тот же шпионаж!
— Нет, работа будет вестись под девизом: “Контроль без шпионажа”. И пусть отныне агрессоры знают, что любое их преступление будет обнародовано зримо, “в подлиннике”, и пусть они страшатся возмездия. Проклятие свастики никогда не ляжет на “Аргус”, он достаточно надежно защищен от прикосновения чужих рук. Я отлично знаю, что такое фашизм, ибо сам побывал в утробе этого чудовища. “Нет — фашизму! Нет — войне! Да — прогрессу и дружбе народов!” — под этими боевыми лозунгами будет служить людям “Аргус”…
Я никогда не слыхивал такой овации, какой аудитория наградила Бертона.
Август, 17.
На другой день я встретился с Мэри — она явно смущалась за вчерашнюю свою истерику и была чем-то озабочена. Я спросил о причине.
— Не кажется ли вам, дорогой Виктор, что с изобретением нейтриновидения профессия журналиста потеряет свое былое значение? — неожиданно спросила она.
— Конечно, нет.
— А вы уверены?
— Абсолютно уверен. Журналистика — это неумирающая профессия. Нейтриновидение станет хорошим подспорьем для журналиста, таким же, какими в свое время стали для него фотография, радио и телевидение. Нам с вами решительно не о чем беспокоиться. Наоборот. Ложь, клевета, преднамеренное извращение фактов, которые еще так живучи в нашей прессе, не смогут выдержать критический взгляд всевидящего ока. Кому как, а мне это нравится…
А два дня спустя мне удалось добиться встречи с Бертоном. Он принял меня дружелюбно.
— Как вы, с вашим талантом и знаниями, не эмигрировали во время войны? — спросил я его. — Вы могли бы спокойно продолжать свои труды в любой из нейтральных стран.
— Была такая возможность, — улыбнулся Бертон. — Но когда сам Фредерик Великий занимался ночами изготовлением взрывчатки как простой лаборант, могли ли мы, его младшие коллеги, оставаться в стороне? Вот здесь теперь я действительно получил возможность спокойно, как вы выражаетесь, работать. Но “я”, как говорится, последняя буква в алфавите. Главное то, что “Аргус” обрел настоящего хозяина…