Тайна декабриста. Сборник повестей
Шрифт:
— Милости просим! — громогласно приветствовал его начальник отдела Турцевич. — Вы, конечно, насчет этой странички из рукописи?
— Точно! — подтвердил Чернобровин. — Как? Удалось чего-нибудь добиться?
— А вы думали? — прищурился Турцевич, огромный мужчина, обладатель густейшего баса и великолепной черной раздвоенной бороды. Это был общительный и приятный человек, если не считать пристрастия рассказывать длинные истории, в которых неизменно превозносилось могущество новейшей следственной техники. Одно время он работал в Московском уголовном розыске и очень гордился этой школой, его истории обычно начинались фразой: “Когда я работал в научно-техническом отделе МУРа…”.
— Так покажите, товарищ Турцевич, — нетерпеливо сказал Чернобровин.
Однако уйти от Турцевича было не так просто.
— Сейчас. Представьте себе, Лизавета Сергеевна, — забасил он, обращаясь к своей сотруднице, молодой женщине с погонами лейтенанта. — Везет мне на декабристов! Когда я работал в НТО МУРа, произошел такой случай: является к нам один известный ученый и просит помочь. Наш институт, говорит, готовит к изданию сборник материалов декабристов. Имеется у нас интересная рукопись, и в конце ее — стихи, но прочесть их никак не можем. В этих стихах самого царя задевали. Когда показали их Николаю I, он в бешенство пришел и приказал уничтожить крамольные строки. Ну и похоронили стихотворение под густыми черными штрихами.
Обратились историки в научно-исследовательскую лабораторию Центрального исторического архива. Там побились-побились, заявляют: “Прочтению не поддается!”. Тут надоумил его кто-то к нам обратиться.
— Можете? — спрашивает. Начальник на меня смотрит.
Стал я разглядывать рукопись — оторопь взяла: темная ночь! На совесть замазано было. Однако думаю: Турцевич, не ударь в грязь лицом, на тебя советская историческая наука смотрит. Я возьми и брякни: “Можем!”.
Потом уже, когда к работе приступил, то призадумался, а как не прочту? Но отступать поздно было.
Применяю обычные физико-химические методы — ничего не выходит. А время идет… Наши эксперты ругают меня на разные голоса: не следовало, мол, авансов давать, не осрамился бы.
Академик звонит: “Готово?”. Нет, говорю, не готово. Начальник с этакой, знаете, улыбочкой спрашивает: “Вы басни дедушки Крылова читали? Так там хорошо сказано: “”Делом не сведя конца, не надобно хвалиться”…
Взяло меня за живое. Решил: не выйду из лаборатории, пока не прочту. Сутки сижу, другие. Товарищам жалко меня стало: брось, говорят, не мучайся.
— Товарищ Турцевич! — изнемогая, воззвал Чернобровин.
— Сейчас, сейчас… И вот, представьте, в это время, на мое счастье, получили мы новинку — люминоскоп. Начинаю люминесцентное исследование в синем свете, руки трясутся. Вижу, получается! Свечение текста активное, лучше желать нельзя…
— Товарищ Турцевич!
— У меня словно крылья выросли! Начинаю читать…
— Что же там было? — с нескрываемым любопытством спросила Елизавета Сергеевна.
— А вот до сих пор наизусть помню. Да как не запомнить: десять часов потратил, чтобы этот десяток строк прочитать.
Уж как шел кузнецДа из кузницы.Слава!Нес кузнец Три ножа.Слава!Первый ножНа господ, на вельмож.Слава!Второй ножНа попов, на святош.Слава!А молитву сотворя,Третий нож на царяСлава! [24]— Здорово, а? Приехал академик. Вы, говорит, уважаемый коллега, настоящий артист в своей научной области, я, говорит, буквально…
— Ну, всех ваших историй не переслушаешь, — с досадой сказал Чернобровин, начиная сердиться. — Давайте материал, полковник ждет.
24
Эта агитационная песня была написана декабристами К.Ф.Рылеевым и А.А.Бестужевым-Марлинским.
Последние слова произвели магическое действие. Турцевич поспешно открыл стол.
— Так бы сразу и сказали. Вот. Текст удалось восстановить только частично.
— Частично?! — разочарованно протянул Чернобровин. — А еще хвалитесь…
— Скажите и за это спасибо! Сделал почти невозможное, — обиженно насупился Турцевич. — Держите!
Турцевич вручил старшему лейтенанту подлинник и фотоснимок.
… Теперь в руках Максимова и Чернобровина оказался еще один ключ к делу, хотя и не совсем полноценный.
— Итак, — сказал полковник, — 137-я страница обрывается на фразе: “Завалишин, чувствуя приближение сме…”.
Он взял снимок.
— Посмотрим, что скажет нам фотография. “Чувствуя приближение смерти, он продиктовал якобы Н.А.Бестужеву свое завещание. Декабрист П.А.Муханов упоминает о нем как о “весьма любопытном и оригинальном документе”. “Признаюсь, — пишет он, — я впервые встретил выражение последней воли, изложенное в столь… Если те, кому адресовано это…” Черт возьми, тут пропуск! “прочесть… чрезвычайно ценные… на Аляске, а в Сибири…”. Опять пропуск! И дальше: “Есть все основания полагать, что документ этот оказался в числе бумаг декабристов, приобретенных впоследствии известным сибирским библиофилом Егу…”. Ясно: Егудиным. Дальше: “Как известно, свое собрание Егудин продал за границу, но часть рукописей уцелела. Следовательно, так называемое “Завещание” должно находиться…”.
На этом восстановленный текст обрывался.
— Все! — воскликнул Максимов, в сердцах щелкая по фотографии. — В подлиннике следует еще несколько строк, но если уж Турцевич не смог ничего здесь сделать, то все святые угодники не сделают. Чего бы я ни дал, чтобы прочесть последние строки! Это необходимо! Речь идет о документе, имеющем не только исторический интерес. Тут мы имеем дело с документом, сохранившим, может быть, и по сей день большую ценность для Родины. Ручаюсь, что именно за ним и идет охота. Наш долг — найти и изъять его, прежде чем он попадет в чужие руки.
— Но, может быть, преступник уже нашел и унес его?
— Нет. Такого документа, как помните, и по описи не значится. Да и зачем тогда похититель стал бы подниматься в комнату Ковальчук и что-то искать там? Зачем он взял лист рукописи с указанием места, где находится документ?
— Чтобы замести следы документа…
— М-да… Конечно, если он завладел все-таки завещанием, то это худшее, что может быть. Но мы не вправе опускать руки. Что с Ковальчук?
— Врачи категорически запрещают допускать к ней кого бы то ни было.