Тайна декабриста. Сборник повестей
Шрифт:
Старик сразу оживился, закивал головой:
— Геннадия Васильевича покойного? Как же, как же… Оказалось, что Яков Кириллович когда-то служил у него приказчиком. Когда Егудин выиграл по займу 200 тысяч рублей, выстроил винокуренный завод и, быстро богатея, получил возможность удовлетворить свою страсть к собиранию книг, он обратил внимание на молодого, любознательного, грамотного приказчика. И стал Яша у него чем-то вроде агента по скупке книг. Сперва Егудин брал его с собой в деловые поездки, потом Успенский начал разъезжать по сибирским городам самостоятельно, скупая для своего патрона старые книги. Покупал он и отдельные редкие экземпляры, но больше по-купечески размашисто крупными партиями — “штабелями”, шкафами и целыми частными библиотеками. За двадцать лет такой деятельности Успенский сам пристрастился к книгам и стал заправским библиофилом. После смерти Егудина Яков Кириллович держал свою книжную лавочку, а в советское время работал в книготорговых организациях как специалист по антикварным изданиям,
Книги заменили ему жену, детей, семью. Личная библиотека Успенского представляла весьма обширное собрание литературы.
… К этому человеку и явился и свое время продавать книги Сухорослов. У старика руки затряслись, когда он взял первую: “Рассуждение о метании бомбов и стрелянии из пушек”, редчайшее издание петровской эпохи. Были здесь и другие книги в том же роде, ценимые антикварами на вес золота. Но старик сразу догадался о происхождении предлагаемого ему “товара”.
— Где взяли? — сурово спросил он.
Сухорослов залепетал что-то о сундуке, оставшемся от покойного деда. Но обмануть Якова Кирилловича было невозможно, он сразу признал экземпляры из остатков егудинского книгохранилища. Подобно многим другим букинистам, старик обладал феноменальной памятью на книги. Как же: это самое “Рассуждение” он когда-то приобрел для Егудина в Томске и заплатил сумму, на которую в те времена можно было купить домик. Тот самый экземпляр: вот и уголок титульного диета оторван.
— Ну как, возьмете?
— А что хотите?
Цену Сухорослов назвал небольшую, сравнительно с подлинной стоимостью книг.
— Хорошо, возьму, — сказал Успенский. — Оставьте, у меня не пропадут. За деньгами завтра пожалуйте, в обед, сейчас не имею столько.
По уходе Сухорослова старик долго перебирал томики, радовался им, как старым друзьям, гладил свиную кожу и сафьян переплетов, листал шершавые, желтые страницы, любовался старинным шрифтом. А в душе его ожесточенно боролись два чувства — доходящая до фанатизма страсть к редкой старинной книге и врожденная честность.
С одной стороны, он мог за бесценок стать обладателем уникальных изданий. С другой стороны, эти книги являлись теперь народным достоянием, и, приобщив их к своему собранию, он стал бы соучастником вора, сам стал бы вором, укравшим их у советского народа.
В момент этой мучительной борьбы на чашу весов упала такая деталь: перелистывая “Рассуждение”, Яков Кириллович увидел подчистки — следы удаленных печатей и штампов, а одна страница была грубо вырвана. Старик даже застонал, словно от нестерпимой физической боли. С этого мгновения он люто возненавидел Сухорослова как личного врага.
Утром Успенский бережно завернул книги в кусок полотна и отнес в музей. Остальное известно.
— Расскажите нам, пожалуйста, Яков Кириллович, о библиотеке Егудина, — попросил Максимов.
Огонек загорелся в глазах старика, он словоохотливо пустился в воспоминания:
— Какое собрание было! Геннадий Васильевич тридцать пять лет его собирал… Вторая библиотека в Сибири считалась после Томской университетской, да-с! Восемьдесят тысяч томов, рукописей почти полмиллиона — экое богатство, боже мой, боже мой!
Сгорбившись и полузакрыв глаза, старик повествовал о делах, которым минуло полвека. Но картины прошлого вставали перед ним зримо, рельефно, будто произошли только вчера. Вот двухэтажный дом, построенный Егудиным специально под библиотеку, вот залы его, уставленные десятками шкафов. Но книги не умещались в шкафах и, как воды, прорвавшие плотину, затопляли все — лежали на столах, на стульях, на полу. И среди этих сокровищ расхаживал сам просвещенный хозяин, в накинутом на плечи пледе, благообразный, с длинной редкой седой бородой и умными глазами.
— Из Америки приезжали знакомиться с библиотекой, да! — говорил Успенский. — Господин Грабин Алексей Владимирович, библиотекарь конгресса, даже описание ее издал…
Он рассказывал о том, как росла библиотека. Но время шло, Егудин старел и все чаще стал задумываться над дальнейшей судьбой своего собрания. Революционные события 1905 года в Крутоярске напугали купца. Хотелось ему, чтобы библиотека стала после его смерти достоянием родного города или какого-либо большого университета и носила имя ее собирателя. Но при всей своей начитанности Егудин продолжал оставаться, прежде всего, коммерсантом, дельцом: мыслимо ли даром отдать то, во что вложены огромные деньги? К тому же и материальные дела его пошатнулись.
После долгих раздумий Егудин решил предложить свою библиотеку правительству. Запросил он много ниже ее действительной стоимости. Директор Публичной библиотеки в Петербурге доложил царю и в ответ получил “высочайшую” резолюцию Николая II: “Из-за недостатка средств отклонить”.
Егудин поместил в газетах объявление о продаже библиотеки. Охотников долго не находилось, потом прибыл представитель одного московского мецената, что-то прикидывал, рассчитывал и, наконец, не моргнув глазом, предложил очень скромную сумму. Егудин колебался. Чуяло его сердце, с какой целью хотели приобрести библиотеку: пустив ее с молотка в розницу, “меценат” мог выручить втрое.
Вот тогда и прикатил снова из-за океана господин Грабин, на сей раз в качестве официального лица — заведующего “славянским залом” библиотеки конгресса США — и принялся улещивать Егудина.
Геннадия Васильевича знали как человека в торговых делах прижимистого, оборотистого, но далеко ему было до этого высокообразованного хищника американской выучки! Грабин быстро раскусил мотивы и побуждения, двигавшие Егудиным, его слабые струны и искусно играл на них. Он то проливал бальзам на уязвленное купеческое самолюбие, с пафосом именуя его труды “титаническим культурным делом”, то заставлял еще и еще раз переживать страх за судьбу своей библиотеки.