Тайна князя Галицкого
Шрифт:
Женщина, еще до того, как к ней притронулись, резко села, отползла, поддернула одеяло и рявкнула:
– А ну, не тронь, заору!
– Нужна ты мне, дура! – не выдержав, выругался Басарга. – Сказывай лучше, что с Мирославой? Ты же не просто так примчалась?
Нянька, не забывая прикрываться, подобралась вплотную к нему и прошептала в самое ухо:
– В положении она ходит. – Отпрянула, перекрестилась, закачала головой: – Позор-то какой, батюшка… Послушница да из девок – и вдруг брюхатая оказалась. Сты-ыд… Скоро, мыслю, ужо и со стороны заметно будет.
– Вот… – едва не
Спасение от нагрянувшей напасти боярин Леонтьев смог придумать только одно – и поутру, прихватив Тришку-Платошку, он отправился на торг. В рядах каретников он выбрал закрытый со всех сторон болок [29] , окна в котором заменяла промасленная ткань. Там же снарядил его кошмой, сиденьем из перьевого тюфяка, большим овчинным пологом, прикупил пару лошадей. А на следующий день, пока побратимы еще благополучно спали, затемно выехал со двора, так и не решившись никому ничего рассказать.
29
Болок – зимняя повозка; дорожные сани с «болочком» (плетеным верхом, будкой, беседкой).
Путь на Шексну был торным, многолюдным, накатанным, а потому заводных лошадей и припаса боярин не брал. Все едино постоялые дворы чуть не на каждой версте. И накормят, и обогреют, и спать уложат. Налегке и лошади шли резвее, так что весь путь занял всего неделю.
У Горицкого монастыря Басарга остановился на дороге к Сиверскому озеру, выпустил Варвару из болока. Та, кряхтя и постоянно осеняя себя знамением, ушла за ворота. Где искать воспитанницу, нянька знала, привела уже через десять минут – одетую для зимы совсем легко, в серую суконную рясу и сложенный вдвое пуховый платок. Увидев гостя, Мирослава слабо улыбнулась, положила ладонь ему на грудь:
– Как хорошо. Я все опасалась, что забывать тебя начну. Ты и приехал. Теперь точно не забуду.
– Ты ведь еще послушница, постриг не приняла? – провел рукой по светлому одеянию княжны Басарга.
– Так ведь грех, любый, – покачала она головой.
– Коли не монахиня, так и не грех.
– Но куда? – пожала она плечами. – Назад некуда, вперед некуда. Коли узнает кто, позор…
– От останешься, тогда точно позор, – внезапно буркнула из-за спины боярина нянька. – Срамота!
– Хоть в прорубь кидайся, – опустила глаза княжна.
– Вода холодная, темная. Чего там в ней, неведомо, – наклонившись, зашептал ей в ухо Басарга. – Знаешь, что холодно до боли, знаешь, что ужас будет неминучий, грудь стянет, ноги сведет. И лишь один способ есть это принять: закрыть глаза, дыхание затаить… И вперед.
– Как ты это рассказываешь! Ровно много раз сие творил…
– Давай попробуем, ненаглядная моя, – предложил Басарга. – Закрой глаза. Дыхание затаи. Теперь перекрестись – и шаг вперед, в омут. Ну!
Княжна Мирослава приложила руку ко лбу, к животу, к плечу, другому, резко со всхлипом вздохнула, занесла ногу… Молодой человек тут же ее подхватил,
– Что ты делаешь, боярин? – Мирослава попыталась оттолкнуть мужские руки, но все равно была уже в возке, на сиденье.
– Все, это омут. Конец. – Он закрыл передок деревянного короба.
– Это безумие, Басарга! – крикнула Мирослава.
– С первой нашей встречи, – согласился подьячий. – Платошка, гони!
– Ой ты ж, господи… – спохватилась Варвара, добежала до саней и вскочила на запятки.
Холоп с седла подхватил рысаков под уздцы и поскакал, увлекая их за собой.
Здешние места и боярин, и холоп знали отлично, так что уверенно домчались до Кирилло-Белозерской обители, через Зауломные озера вышли к уснувшему на зиму Славянскому волоку. За ним путники переночевали, а на следующий день были уже на Кубенском озере.
– Эй, Варвара! – позвал няньку боярин, скача рядом с санями. – Сейчас впереди Кубенский городок будет, возле истока Сухоны. Он проезжий, торговый, людный, на нас внимания не обратят. Там мы тебе платье новое купим, шубу и кокошник. А княжне тулуп хороший. Значит, отныне выходи из болока первой, смотри на всех сверху вниз, разговаривай поменьше, а на нас даже и не оглядывайся. В лавки и дома, на дворы постоялые тоже первой входи. Коли слуг увидишь – жди, чтобы услужили. И молчи гордо, беседовать брезгуй.
– За что же лицедейство такое на меня накладываешь, боярин?
– Пусть тебя все за хозяйку принимают. На тебя смотреть будут, тебе угождать, тебя на всем пути и запомнят. А слуги скромные никому не интересны. Княжну тихую тогда и не заметят.
– Ой, нехорошо сие, обман да скоморошничество, – перекрестилась баба. – Ладно, возьму грех на душу, чего не сделаешь ради дитятки?
– Грех, – тихо вздохнула и Мирослава.
Но когда темной ночью на постоялом дворе они остались наедине, она первая и призналась:
– Господи, как я тебя ждала, любый мой, как ждала! Не верила, не знала, к смерти готовилась. Сей же омут – сладкий. Навсегда рабой твоей отныне стану, избавитель мой. Только бы ты со мною оставался, только бы рядом был! Любый мой, родной… желанный…
Через две недели, в усадьбе царского подьячего Басарги Леонтьева они высадились тем же порядком, что и на всех постоялых дворах по дороге. Когда сани въехали на двор, лихо спрыгнувший с седла Тришка-Платошка открыл короб, откинул одеяло. Варвара медленно выбралась наружу, распрямилась, выпятив грудь и развернув плечи – первые три дня Басарга просто связывал ей плечи через спину веревками, – медленно проследовала к крыльцу. Дворня уважительно закланялась.
– Никому о гостье не сказывать! – громко предупредил всех боярин. – Жить она здесь будет тайно, от ворогов укрываться, нехристями иноземными засланных. И имени ее вам знать ни к чему.
– А звать тогда ее как? – не понял кто-то в толпе.
– Хозяйкой, – подсказали со стороны.
– Поменьше об этом думайте, – посоветовал Басарга, с трудом сдерживаясь, чтобы не поддержать выходящую следом из саней Мирославу. Лишнее внимание боярина к холопке могло вызвать ненужные догадки. Однако к крыльцу пошел все же рядом с ней.