Тайна королевы
Шрифт:
— Итак, то, что я сочла вполне возможным, кажется вам неосуществимым?
— Совершенно неосуществимым, синьора.
— Тогда не станем более говорить об этом.
Фауста совершенно равнодушно произнесла последние слова; улыбка ее стала еще ослепительней. Видя, с какой легкостью она отступила, Кончини решил, что выиграл партию:
— О, синьора, я в отчаянии! Попросите меня еще о чем-нибудь, и я сделаю все, что будет в моих силах. Разрази меня гром, если я тут же не брошусь исполнять вашу просьбу!
— Я хотела вернуть свободу герцогу Ангулемскому. Мне показалось, что вы можете это сделать, но, я, к сожалению, ошиблась. Так не будем же больше упоминать об этом.
Фауста говорила таким безразличным тоном, что Кончини забеспокоился. Он спрашивал себя, не кроется ли здесь ловушка и не последует ли за этой просьбой следующая, еще менее выполнимая. Но Фауста переменила тему. Она дружески беседовала с Кончини, обращаясь с ним, как с равным. Этот ничего не значащий разговор все больше пугал Кончини; он даже предпочел бы, чтобы она обратилась к нему с новой просьбой. Принцесса говорила об Италии и, памятуя о том, что Кончини был флорентийцем, частенько упоминала его родной город. Она знала поистине бессчетное число забавных и пикантных историй и оказалась великолепной рассказчицей. Кончини с интересом слушал ее, все еще не понимая, куда же она клонит.
Наконец Фауста перешла к рассказу, с первых же слов которого Кончини догадался, ради чего она затеяла эту долгую и нелепую беседу. Впрочем, вступление было вполне невинным.
— Лет двадцать назад, — начала Фауста, — во Флоренции жил некий молодой дворянин…
Тут она вдруг запнулась.
— А был ли он дворянином? — произнесла она, словно обращаясь к самой себе. — Между нами говоря, я уверена, что нет. Он не был дворянином, хотя сам утверждал, что происходит из древнего и благородного рода. А так как он был очень красив, представителен и обладал кое-какими манерами, то ему верили, а если и не верили, то по крайней мере делали вид, что верят; для него же это было одно и то же. Если вам будет угодно, мы поступим так же, как и он: поверим на слово, что он был дворянином.
Рассуждения Фаусты заставили Кончини насторожиться, однако он никак не мог понять, какие выводы намеревается сделать из своего рассказа Фауста и чем они могут быть опасны для него. Фауста же тем временем продолжала:
— Итак, этот молодой дворянин, очень красивый и очень любезный, был беден. Это приводило его в бешенство. А так как обычно женщины бывали весьма благосклонны к его пылким любовным объяснениям, то он, не обладая излишней щепетильностью, умел извлекать из этого вполне определенные выгоды, а именно — деньги, нужные ему для ведения светского образа жизни. Начав со скромных горничных, камеристок и богатых горожанок, он постепенно перешел к знатным дамам. Он не был богат, однако казался таковым, ибо щедро тратил деньги своих возлюбленных. К 1596 году он уже прослыл знатным синьором, потому что умел сыпать золото направо и налево. Успехи у женщин распаляли его не знавшее границ честолюбие. Он захотел добиться высокого положения; ради этого он обратил свой дерзкий взор на… догадайтесь, на кого, и я дам вам тысячу золотых…
— Откуда мне знать? — ответил Кончини, уже узнавший себя в герое рассказа герцогини.
— На дочь самого великого герцога Франческо! — торжествующе завершила Фауста.
— Черт побери, да этот малый был действительно не промах! — воскликнул Кончини; теперь он был убежден, что речь шла именно о нем, и с тревогой спрашивал себя, с какой целью Фауста начала свой рассказ.
— Самое удивительное, что в истории с дочерью великого герцога он добился желаемого столь же легко, как прежде это удавалось ему с флорентийскими горничными, — продолжала Фауста. — Дочь великого герцога Тосканского и эрцгерцогини Австрийской стала любовницей этого… безвестного дворянина.
— Ах, синьора, — воскликнул Кончини, — думаю, что вы заблуждаетесь. Вам прекрасно известно, сколько недоброжелателей и клеветников имеют сильные мира сего.
— Да, я это знаю и потому говорю только то, что соответствует истине.
И с настойчивостью, заставившей Кончини закусить от волнения губу, повела свой рассказ дальше:
— Поверьте, что у меня имеются доказательства, подтверждающие правдивость каждого моего слова. Так вот, как я уже сказала, дочь великого герцога стала его любовницей. Дело дошло до того, что в 1597 году в герцогском дворце она тайно произвела на свет ребенка… девочку.
Она сделала паузу и посмотрела на Кончини. Тот молчал. Казалось, он погрузился в глубокие раздумья. Однако лицо его по-прежнему хранило свое добродушное и немного насмешливое выражение. Не давая ввести себя в заблуждение этим кажущимся спокойствием, принцесса опять заговорила:
— У нашего безвестного дворянина был доверенный слуга, человек, преданный ему душой и телом. Дворянин отдал ему свою дочь, приказав привязать ей на шею камень и утопить в Арно. Что тот и сделал… кажется, сделал. Впрочем, слушайте дальше, ибо теперь наша история окончательно становится похожей на сказку: через три года любовница нашего безвестного дворянина, мать несчастного создания, утопленного с ее согласия, — а мы точно знаем, что она согласилась на это убийство, — выходит замуж за иностранного монарха, одного из величайших королей христианского мира… Она уезжает вместе со своим царственным супругом… и увозит с собой своего любовника. Положение изменилось, и наш некогда безвестный дворянин становится весьма влиятельным лицом. Не столь влиятельным, как ему бы хотелось, ибо, как я уже сказала, он был крайне честолюбив… настолько честолюбив, что дерзал претендовать на первое место в королевстве, где королевой была его любовница. К несчастью, у нее имелся супруг. Нашему герою пришлось несколько умерить свой пыл. Неожиданно случай устраняет супруга, и мечты нашего дворянчика сбываются: он становится первым лицом одного из прекраснейших королевств… Скажите, Кончини, надо ли мне называть имя дворянина?.. А может, мне лучше назвать имя матери, ставшей убийцей собственного ребенка?..
— Не трудитесь, сударыня, — решительно ответил Кончини. — Безвестный дворянин — это я. Мать, убившая собственного ребенка, — это королева Мария Медичи. Я все прекрасно понял. Но, надеюсь, вы не забыли, что я тоже неплохой игрок. Я буду с вами откровенен, и хотя слова мои могут кому-то показаться жестокими, мне это безразлично: мы с вами одни, и нас никто не слышит. Да, я признаю, что ваша история правдива от первого слова до последнего. Я был и продолжаю быть любовником Марии Медичи. У меня была дочь, которую я приказал бросить в воды Арно. Ну и что?.. Чего вы хотите этим добиться?.. Заставить меня выпустить на свободу герцога Ангулемского?
— Да, — твердо ответила Фауста.
— У вас ничего не выйдет. Я еще не полный болван, черт побери! Мне прекрасно известно, что как только Ангулем окажется на свободе, он тут же примется интриговать против меня, чтобы попытаться занять трон малолетнего Людовика XIII. Все ваши труды напрасны, он останется там, где находится сейчас… Насколько мне известно, ему там весьма неплохо живется. Зачем вы рассказали мне эту историю? Вы намереваетесь предать ее гласности?
— А почему бы и нет?
— Неужели вы считаете, что меня можно этим запугать? — расхохотался Кончини. — Да вам никто не поверит… Надеюсь, вы понимаете, что я ни перед кем не повторю тех признаний, которые сделал сейчас вам. К тому же вы не найдете и тени доказательств.
Фауста легонько кивала головой, словно соглашаясь с каждым его словом, но улыбка по-прежнему не сходила с ее уст. Сомнений больше не было: ей стало известно нечто важное, и она только ждала подходящей минуты, чтобы спутать все карты Кончини. А пока она играла с ним, как кошка с мышью: то позволяла добыче отбежать, то вновь цепко хватала ее. Однако в отличие от кошки Фауста не испытывала никакого удовольствия от своей игры; она всего лишь ждала, когда напуганный противник выскажется до конца, чтобы нанести удар наверняка.