Тайна «Красной Москвы»
Шрифт:
…Любовь пахнет ванилью. И чаем. Еще немного — розами и сиренью. Большинство мам, приходивших за детишками в детский сад, пахло именно так. Они весело болтали с воспитательницами, спрашивали про своих сыночков-доченек — и Стасу казалось, что он переносится в залитый солнечными лучами сад, где весело щебечут птицы и нагретые листья придают воздуху едва ощутимый прозрачный аромат свежей зелени… Только от его мамочки никогда ничем подобным не пахло. Она все время была окутана ледяным стерильным облачком,
Мама никогда не спрашивала у воспитательниц, как Стасик кушал и спал ли в тихий час.
Она никогда не брала Стаса за руку или на руки.
Он запомнил, как мама просто сажала его в коляску, и, нахмурившись и поджав губы, катила ее домой. А потом, когда коляска уже стала слишком мала, она просто шла впереди. И Стас очень старался не упустить из вида ее ровную спину, длинную юбку и не потеряться в толпе прохожих. Поспевать на маленьких ножках за большими ногами было очень непросто.
Мама не играла с ним, не читала книжек, практически не разговаривала.
— Помой руки. Садись за стол. Ложись спать.
Только подобные указания. Вот и все разговоры. Даже голос ее в памяти не сохранился. Слишком редко он звучал.
Стасик всегда понимал — в их семье что-то не так. Не понятно почему, но есть вот это ледяное молчание, душное безмолвие, вечная резкая морщинка на мамином лбу. Всего этого не должно быть, это слишком тяжело и неправильно. Ничего подобного нет в других семьях. Только вот ему почему-то не повезло.
Иногда Стасику хотелось закричать что есть сил, упасть на пол, дрыгать руками и ногами, расколотить посуду. Сделать хоть что-нибудь, что освободит его от вечной боли, сидящей глубоко внутри. Но Стасик боялся таких мыслей. Так боялся, что и дышать было тяжело. Почему-то он совершенно точно знал: достаточно малейшего повода, чтобы мама раздавила его, как мерзкое насекомое. Даже при падении он старался не плакать. Мама всегда утешала его с видимым усилием, ее неимоверно раздражало, когда сыну требовалась помощь.
— Мам, а где мой папа? — однажды спросил Стасик с замирающим сердцем.
Он уже понимал, что папы есть не у всех мальчиков и девочек. За многими детками, точно так же, как за ним, в садик всегда приходит только мама. И это в принципе не так уж и страшно. Некоторые женщины довольно равнодушно жалуются воспитательницам на «своих бывших козлов», наверное, и являющихся теми самыми папами, которых в детском садике никогда не видели. «Козлы», судя по выражению женских лиц, — это хуже, чем плохая погода, но все-таки значительно лучше повышения цен.
Стасик задал вопрос про своего отца и даже собирался
— Никогда не спрашивай меня о нем! — истерично закричала мама.
Она выхватила декоративные пластмассовые цветы, стоявшие в вазочке, и яростно хлестнула Стаса по лицу. Пластиковый цветок повредил ему глаз, и еще долго окружающая действительность виделась Стасу в зыбком дрожащем тумане.
В общем, с мамой все было плохо и сложно.
Ровесники и ровесницы, обласканные родителями, казались Стасу существами с другой планеты. Он не мог себе представить всего роскошного тепла их жизни, как они не понимали его болезненного ледяного мира. Стас не испытывал зависти. Но разговаривать или играть с другими детьми казалось ему занятием совершенно бессмысленным.
Зато у него были запахи.
Он улыбался, вдыхая аромат нагретой солнцем лакированной шкатулки из сандалового дерева, радовался хрустально свежему воздуху после дождя; различал нюансы в ароматах цветущих яблонь возле дома и рядом с детским садиком.
Женщины, пользовавшиеся духами, заставляли его мелко-мелко втягивать ноздрями воздух. Ароматы парфюма казались Стасу чем-то невероятно прекрасным, сказочным, праздничным.
У мамы духов никогда не было. Она вообще практически не пахла. След шампуня, легкий аромат мыла, запахи кожи и волос — все это было таким прозрачным, акварельным, безжизненным, тревожным.
Стасик, хранящий в памяти запахи множества людей и умеющий их мысленно воспроизвести, терялся, понимая, что запах родной мамы ему практически не знаком.
Единственная ассоциация с запахом матери — запах смерти.
Почувствовал его Стас совершенно внезапно и неожиданно. Через дверь детской комнаты вдруг стал литься, как проливной ливень, сладковатый удушливый аромат с яростными едкими следами мочи и кала. Он шел слоями, словно капустные листья. Когда вдруг обнажилась «кочерыжка», запрятанный под сладкими покрывалами стержень, состоящий из горьких нот полыни, истлевшей древесины и душной магнолии, Стасику стало невообразимо страшно.
Он упал на постель, забрался с головой под одеяло, зажал нос пальцами, но ливень тревожного запаха скоро проник и в это убежище.
Понимая, что произошло что-то страшное, Стасик отбросил одеяло, встал с постели и пошел в мамину комнату.
Мама висела на люстре, лицо ее было синим, вывалившийся изо рта язык — черным. А еще она обмочилась и обкакалась. Стасик потрогал мамину руку — и вздрогнул от ее ледяной неподвижности.