Тайна личности Борна (др. перевод)
Шрифт:
— Я опять не уверен, что понимаю.
— А надо бы. Как раз твою страну этот предмет очень заботит. Кто чем владеет? Сколько американских банков контролируется деньгами ОПЭК? [38] Сколько предприятий принадлежит европейским или японским корпорациям? Сколько сот тысяч акров земли куплено капиталом, переведенным из Англии, Италии, Франции? Мы все этим озабочены.
— Правда?
Мари рассмеялась:
— Ну как же! Ни от чего человек так не впадает в национализм, как от мысли, что его страной владеют иностранцы. Со временем
38
ОПЭК — Организация стран — экспортеров нефти.
— Ты, должно быть, много думала об этих вещах?
На какой-то миг взгляд Мари утратил всякий налет юмора, и она ответил серьезно:
— Да. Я думаю, это очень важные вещи.
— В Цюрихе ты что-нибудь разузнала?
— Ничего особенного. Деньги летают из страны в страну. Профсоюзы стараются изыскать внутренние источники инвестиций, а бюрократический аппарат ищет другие пути.
— В телеграмме от Питера сказано, что твои ежедневные отчеты превосходны. Что он имел в виду?
— Я нашла нескольких экономических прилипал, которые, полагаю, могли использовать важных лиц в Канаде для покупки канадской собственности. Я не называю тебе их имена просто потому, что они тебе ничего не скажут.
— А я и не собирался их выпытывать, — возразил Джейсон, — но думаю, что ты и меня причисляешь к таким прилипалам. Не в отношении Канады, а вообще.
— Я тебя не исключаю. Схема тут такая: ты можешь быть участником финансового картеля, созданного для всевозможных незаконных закупок. Это я могу легко проверить, но не хочу делать это по телефону. Или по телеграфу.
— А вот теперь я хотел бы знать поподробнее. Что ты имеешь в виду?
— Если за дверью какой-нибудь транснациональной корпорации есть некая «Тредстоун-71», то можно узнать, какая это компания и за какой дверью. Я хочу позвонить Питеру из Парижа по телефону-автомату. Скажу ему, что в Цюрихе мне попалось название «Тредстоун-71» и что оно меня беспокоит. Попрошу его провести ТР — тайное расследование — и скажу, что перезвоню.
— И если он найдет?
— Если она существует, он ее найдет.
— Тогда я войду в контакт с кем-нибудь, кто у них числится в «уполномоченных директорах», и всплыву на поверхность.
— Но очень осторожно, — добавила Мари, — через посредников. Через меня, если угодно.
— Почему?
— Принимая во внимание то, как они действовали. Или, вернее, бездействовали.
— То есть?
— Они не пытались связаться с тобой почти полгода.
— Ты этого не знаешь. Я не знаю.
— Это знает банк. Миллионы долларов лежат нетронутыми, неучтенными, и никто не потрудился узнать — почему. Этого я не могу понять. Словно тебя бросили. Именно здесь могла произойти ошибка.
Борн откинулся в кресле, взглянул на левую руку, вспомнив, как рукоять пистолета снова и снова обрушивалась на его пальцы в темной машине, несущейся по Штепдекштрассе. Он поднял глаза на Мари:
— Ты
— Возможно. Они могли подумать, что ты втянул их в незаконные трансакции — с криминальными элементами, — которые могут им обойтись еще во много миллионов, к тому же не исключено, что эти миллионы может экспроприировать разгневанное правительство. Или же — что ты действуешь заодно с каким-нибудь преступным международным синдикатом, вероятно, сам того не зная. Да что угодно. Может, поэтому они не объявляются в банке. Чтобы не оказаться соучастниками.
— Стало быть, независимо от того, что узнает твой друг Питер, я все равно остаюсь на первой ступеньке.
— Мыостаемся, и не на первой, а на четвертой или пятой, и их всего десять.
— Пусть даже на девятой, это ничего не меняет. Меня хотят убить, а я не знаю — почему. Другие могли бы остановить убийц, но не остановят. Этот человек из «Трех альпийских хижин» сказал, что на меня расставил сети Интерпол, и если я попаду в одну из них, то уже никакого ответа не получу. Я виновен в тех преступлениях, в которых меня обвиняют, потому что не знаю, в чем виновен. Когда ничего не помнишь, защищаться трудно, и, возможно, мне нечем защищаться. Точка.
— Я отказываюсь в это верить, и ты не должен.
— Благодарю.
— Я действительно так думаю, Джейсон. Перестань.
Перестань. Сколько раз я себе это говорил. Ты — моя любовь, единственная женщина, которую я знал, и ты не веришь. Почему я сам себе не верю?
Борн встал, как всегда пробуя свои ноги. Подвижность возвращалась, раны были менее серьезны, чем допускало его воображение. На этот вечер он договорился встретиться с врачом в Болене, чтобы снять швы. Завтра все изменится.
— Париж, — сказал Джейсон, — ответ в Париже. Для меня это так же ясно, как ясно я видел те треугольники в Цюрихе. Просто я не знаю, с чего начать. Это какое-то помешательство. Я жду какого-нибудь образа, слова, фразы — или упаковки спичек, — которые бы мне что-то подсказали. Куда-нибудь меня бы направили.
— Почему не подождать, пока я не узнаю что-нибудь от Питера? Я могу позвонить ему завтра. Завтра мы можем быть в Париже.
— Потому что это ничего не изменит, разве ты не, понимаешь? Что бы он ни сообщил, того, что мне нужно, он не скажет. По той же самой причине «Тредстоун» не обращалась в банк. Эта причина — я. Я должен узнать, почему меня хотели убить, почему некто по имени Карлос готов заплатить… как он там сказал… целое состояние за мой труп.
Больше Борн сказать не успел, его прервал звон разбившейся чашки. Мари уронила на пол свой кофе и смотрела на Джейсона, побелев, словно от головы отхлынула вся кровь.
— Что ты сказал только что? — спросила она.
— Что сказал? Сказал, что мне надо узнать…
— Имя. Ты только что назвал имя Карлос.
— Верно.
— Все эти дни в наших разговорах ты его ни разу не упоминал.
Борн смотрел на нее, стараясь припомнить. Она была права: он рассказывал ей обо всем, но как-то упустил Карлоса… почти намеренно, словно отступая перед этим.